Название: Gold-dust
Пейринг: Наполеон/Илья
Жанр: слэш, PWP
Размер: мини (под 2к слов)
Рейтинг: NC-17
Саммари: Немного о том, почему Илья обычно избегает алкоголя.
Предупреждения: авторское видение (тм) персонажей
От автора: я просто хотела написать пвп, а в итоге тысяча слов метафор и хедканонов про обоих. гм. но - фандому нужно больше фичков про минеты! меня крыло, и русские фразеологизмы из уст курякина хотелось писать как в русском переводе "заводного апельсина" - транслитом.

читать дальшеСо временем все трое учатся доверять друг другу.
И если с Габи все просто (Илья верит ей почти слепо, как и она ему, и такое доверие - на грани фола для тайного агента; Габи с Наполеоном друг другу упрямо и вежливо не доверяют), то Илья и Наполеон находятся в отношениях более сложных. Они хорошо работают вместе, временами опасно приближаются к дружбе, и Наполеон помогает Илье работать с его гневом, потому что хорошие напарники так и поступают. Раз уж им, одиночкам, выпало все же быть напарниками, то Соло предпочитает и в этом стать самым лучшим.

В один из вечеров Илья оказывается разбит разрывом с Габи и неудачей на последнем задании - все это на него наваливается как-то вдруг, заключая в тяжелые медвежьи объятия. И потому он напивается в номере у Соло (они уже гораздо легче проводят время вместе, миновав затянувшуюся стадию отрицания, когда оба делали вид, что не станут искать общества друг друга сверх необходимого для работы). Потому что в его собственном номере в эти минуты чутко дремлет та самая Габи - им опять досталась одна комната на двоих.
Курякин методично вливает в себя алкоголь, и Соло сидит, глядя на эту пастораль, подперев кулаком щеку. Илья на последнем задании отпустил небольшую, с неожиданно пробивающейся легкой рыжиной бороду, и теперь выглядит, почему-то, как утомленный жизнью орегонский лесоруб. На такого Илью невероятно интересно смотреть: непривычного, со слегка приспущенными заслонами, очевидно задетого проблемами. Многим кажется, что Илья нестабилен или, наоборот, слишком устойчив, и вовсе не человек, а какая-нибудь дурная машина. Лично ему кажется, что люди часто абсолютно слепы в своих представлениях. Соло не очень хорош в понимании людей (что не отменяет его умения блестяще выезжать на социальных стереотипах и отработанных схемах), но иногда ему кажется, что об Илье у него сложились какие-то верные представления. Что, если вдаваться в зыбкую дымку алкогольных, а потому слабоуловимых метафор, то Илья похож на многократно переломанный нос: угловатая красота, сложившаяся из увечий, которые сложно сосчитать и отделить друг от друга. Попробуй докажи, что ты смотришь, потому что находишь это красивым, а не пялишься на уродство.
Впрочем, слишком много догадок и мало фактов; с другой стороны, любые представления о человеке - всегда мозаика фактов и интерпретаций, так что ничего нового. Но Наполеону нравится сложенная им мозаика.
В этот насыщенный вечер, помимо всего прочего, становится понятно, почему Илья обычно избегает алкоголя в больших количествах.
Хмурое молчание трезвости прорывается поначалу в резкие вспышки, и Илья - как лихорадящая среди коротящей проводки лампочка; резкие, несбалансированные движения и острые, больно жалящие слова - Наполеон и не знал, что Илья, молчаливый и краткий в прочие дни, так умеет. Умеет. Илья вообще полон сюрпризов, если с него содрать эту тщательно возведенную защитную оболочку толщиной с пуленепробиваемое стекло. Обычно Илья глядит сквозь это стекло, отстраненный, почти флегматичный. Но внутри, под ним, оказывается одно из самых горячих и живых сердец, об которые обжигался Наполеон Соло.
Время дурных метафор (явно не для книг по искусству), но Илья действительно в такие минуты похож на пожарный гидрант со сбитой крышкой.
Потом, после острой, почти лихорадочной фазы возбуждения, когда предметы были готовы крошиться в щепки под его пальцами от одного лишь прикосновения, его гиперактивность спадает, рассыпаясь, как растворившийся жженым сахаром в небе цветок фейерверка. И Илья замолкает опять. Он почти замирает, неожиданно растерянный, что смотрится странно с его огромным ростом и крупными руками. А потом Наполеону хочется замереть и ничего не касаться, чтобы не спугнуть одну из самых неожиданных картин в своей жизни: рушится, кажется, последний барьер, и в Илье остается только свойственная ему, но обычно глубоко запрятанная нежность. Нет, не сентиментальность, не глупое поведение, не беспомощная мягкость, а что-то настолько фундаментальное и при том удивительно сильное, что у Наполеона встает неловкий ком в горле, от того что он оказывается свидетелем всего этого. Это хуже, чем если бы он вошел в комнату, где Илья занимался любовью; хуже был только тот случай, когда Наполеон нашел шрамы от множественных давно заживших порезов на теле человека, которого в юности считал богом.
Стоит признать - Соло не умеет смотреть на демонстрацию чужой распахнутой души. И Илья, неожиданно переставший закрываться и постоянно держать себя, становится для него почти что ударом поддых. По крайней мере, он оказывается чертовски неудобным, выбиваясь из аккуратно выстроенной картины мира.
Илья тоскливо говорит о Габи, опустив голову и ссутутлив плечи; он говорит, что она права, и они друг друга не смогут выносить дальше, и что отношения надо рвать сейчас, прежде, чем станет по-настоящему больно. Он говорит мало, почти скупо, но в его голосе столько нежности, и в каждом слове столько тяжести, что сводит скулы даже у Соло. В том числе, от неожиданной ревности; потому что одно дело - смотреть, как он бережно держит Габи в своих руках - подумаешь, отношения, Наполеон и сам, мягко говоря, не пуританин; а вот видеть чужое, по-настоящему уязвленное сердце - это больно и горько.
- Ты такой холодный ублюдок, Соло, - вдруг после паузы говорит Илья, переходя на родной язык. - Как будто меня распределили в Сибирь работать.
Самое ужасное, что это тоже сказано на той же волне, почти мягко, без злости и отторжения. Наполеону даже почти становится стыдно. Почти. А потом оказывается, что эта сокрушающая нежность может быть направлена не только на Габи, но и на него; и что под этой волной невозможно устоять на ногах, и противиться ей тоже невозможно; оказалось, что закрытый и упертый советский дурак умеет целовать так, что вышибает дух и при этом становится очень, очень горько.
Наполеон не глуп и не сентиментален сверх необходимого, и упускать такой шанс выяснением отношений не намерен. Хотя, конечно, быть утешительным призом ему, мягко говоря, не нравится, по крайней мере, в этом случае.
Соло целует его в ответ, обхватывает его обычно напряженную верхнюю губу своими, проскальзывает языком между его приоткрытых зубов. От рта Ильи алкоголем шибает так, что поначалу поцелуй ощущается странно. Наполеон, конечно, тоже не слишком трезв, но от его поцелуев хотя бы нет риска опьянеть. По крайней мере, буквально, а не метафорически. Что там у Ильи с метафорами - черт его разберет, они здесь явно не литературоведческими впечатлениями обмениваться собрались.
Наполеон в этот момент сидит на колченогой кушеточке, призванной создавать у постояльцев ощущение роскоши времен рококо; Илья стоит, склонившись к нему и на удивление напористо целуя - Соло рисовал в своем воображении картину несколько противоположную, в которой это он рушил чужие барьеры и срывал предохранители, а Илья бы то и дело стопорился, спотыкаясь о собственную мораль.
Но факт остается фактом: именно Наполеона вжимают в спинку кушетки, его шею обхватывают огромными ладонями, очень сильными и опасными, лишь слегка сминая тщательно отглаженный воротничок рубашки. Илья мастерски дозирует силу, потому как его прикосновения ощущаются лишь приятным теплом на коже, хотя эти же самые руки легко сворачивают шеи насмерть. Важное уточнение: другим людям. Илья вообще - очень аккуратный и бережный, с той типичной осторожностью в движениях, которые бывают у крупного мощного пса, живущего в тесной квартире.
Курякин, наконец, отрывается от него, и замирает, прижимаясь лбом к его лбу и тяжело дыша. И - смотрит. Расстояние между их глазами невероятно неудобное для того, чтобы сфокусироваться, но он все равно продолжает глядеть.
Наполеон обхватывает его ладони - они покоятся на его плечах - своими, и поднимается, разворачивается, подталкивая уже Илью на кушетку с комковатой набивкой. Тот подчиняется, опускается и просто глядит на него, теперь уже снизу вверх, чуть откинув голову. Он достиг того градуса опьянения, когда взгляд кажется неожиданно, пронзительно трезвым.
Ладони Ильи ложатся Соло на поясницу, а затем мягким, почти вкрадчивым движением соскальзывают чуть ниже.
Ощущение для Соло из категории редких, когда больше возбуждают не сами действия, а именно факт, что их совершает определенный человек. Что-то в этом определенно есть, особенно если учитывать тот факт, что Илья любовник явно не столько искусный, сколько подкупающе честный, и такая компенсация - очень кстати.
Это - тот самый нечастый случай, когда отдавать другому хочется больше, чем получать самому; ощущение чудное, будоражащее само по себе.
Наполеон прижимается виском к его щеке, и когда его губы шевелятся, то задевают теплую ушную раковину Ильи. Ему чудовищно, невыносимо хочется рассказать ему, как бы он мог выебать Курякина, даже если не в самом буквальном смысле, а просто - измотать его в край и заставить стонать сквозь сжатые зубы; что-то подсказывает, что Илья не из тех, кто легко отпускает свой голос во время секса. Мысль о том, чтобы долго произносить все те вещи, что крутятся в его голове, почти сводит его с ума.
- Ты знаешь, что случилось, когда Наполеон пришел в Россию и занял Москву? - тихо и вкрадчиво бормочет он. Шутка из категории банальных, но в этот странный вечер даже такие кажутся подходящими.
- Он ушел ne solono chlebavshi, - хмуро бормочет Илья, обхватывая его поперек пояса чуть крепче.
- Возможно. Но сначала... - Наполеон выдерживает такую мастерскую паузу, что впору гордиться собой. Он слегка отстраняется, и с удовольствием отмечает невольное движение чужой головы следом. Крохотное. Почти незаметное. - Сначала, - Наполеон прижимается губами к коже где-то под ухом Ильи, - она пылала.
Сверхъестественная банальность, от которой, почему-то, сверхъестественно хорошо на душе. Всё остальное он расскажет как-нибудь в другой раз, потому что ещё - ещё Наполеону любопытно. Опыт с партнерами своего пола у него не слишком обширный, но... разнообразный. И, если честно, он никогда особо не понимал тех, кто стремился сделать ему минет, потому как, лично на его взгляд - удовольствие это сомнительное, по крайней мере, для одной из сторон. Разве что в качестве ответной любезности - это, пожалуй, казалось справедливым.
Но сейчас он понимает одну простую вещь: это его первая серьезная влюбленность в мужчину (хотя проблем с собственной бисексуальностью у него нет лет с пятнадцати), и в таком свете идея отсосать данному конкретному человеку вдруг выглядит неожиданно, просто чертовски привлекательной. Да, это оно же - то самое желание в первую очередь отдавать, и находить в этом изощренное удовольствие.
У мистера Соло впервые в жизни появляется желание обхватить губами чей-то член, и, от того, насколько благодаря этим мыслям наливается пульсирующей тяжестью его собственный, по спине пробегает будоражащий холодок.
Он опускается на колени, сноровисто расправляется с чужой ширинкой и нижним бельем, в это время урывая еще один поцелуй. На этот раз беспокойные глаза Ильи, наконец, закрыты, выражение лица предельно расслабленное, словно говорящее: "я доверяю тебе. Зря, наверное, но доверяю".
Наполеон едва заметно улыбается и касается губами его напряженного члена, обхватывает головку, и среди тишины комнаты (Илья ужасно не любит, когда бормочет радио, даже тихо) остается только этот тихий, неприлично влажный и томный звук. Соло , расположившийся между ног напарника, неспешно отсасывает ему, помогая ладонью, а второй рукой поглаживает его напряженное бедро, постепенно смещая ладонь к внутренней стороне и поднимаясь выше к паху. Илья сидит, откинув голову, и не смотрит на него, только тяжело дышит, чуть приоткрыв рот. Чертов Курякин - обжигает взглядами, когда не нужно, закрывает глаза в те секунды, когда больше всего Наполеону нужно, чтобы на него глядели.
Он приподнимается и резким движением тянет вниз высокий ворот водолазки, впечатываясь губами в обнажившуюся, незагорелую шею, и ставит на ней поспешный, злой засос.
- Если ты не откроешь глаза, будешь заканчивать все сам, - доверительно сообщает он Илье, мазком поцелуя задевая его раскрытый рот. Тот открывает глаза и встречается с ним взглядом.
И зрительного контакта они больше не разрывают.
До тех пор, пока Илья не кончает.

Наутро Илья не стесняется и глаз не отводит.
Просто говорит (своими слегка,неуловимо припухшими губами), что это все - слишком сложно для них троих, и что обо всем стоит забыть. Не как о позоре, как о подсудном деле, а просто - забыть. Не усложнять.
Соло кивает, приводя в порядок жилетку; делает он это механически, пытаясь отыскать в его лице все то, что видел вчера, только вновь глубоко запрятанное.
Кажется, что-то проблескивает.
Ничего, ребятам, просеивавшим золотой песок, тоже не всегда было легко.