мне было так грустно и плохо что я сыграла в русскую рулетку со своей книжной полкой и выстрелила в себя первым мейз раннером. не то что бы сильно
читать следующие не буду, но кое-что я там шипнула весьма нежно.
the world turned upside downавтор:
лейтенант касаткафандом: maze runner
пейринг: ньют/томас
рейтинг: ПРЯМ РЕЙТИНГ!11
размер: 2к слов
от автора: я ебал девятый вал, missing scene. припала к фандому спустя год или два после массовой волны, мда.
вычитано никак, все совпадения с чем-то имеющим художественную ценность совершенно случайны
when the world will come to end
i'll be here to hold your hand.
tomorrow we’ll discover what our God in Heaven has in store.
And when the world will be falling apart like an old rose touched by a finger, I will kiss you so hard that we could pretend that nothing is happening.
Ночь уже на исходе, и небо натужно разгорается серостью, как неисправный экран, потерявший цвета. Этой ночью уже есть один погибший, поэтому можно перевести дух - и постараться не задохнуться от чувства вины за собственное облегчение: сегодня жертвой стал не ты.
Томас берет одеяло и идет в свой излюбленный угол кладбища; Лабиринт по-прежнему зияет чернотой открытого прохода, и Томасу теперь не так уютно здесь, но все же одиночество предпочтительнее.
Он медленно утопает в топкой пучине безрадостных размышлений. О том, что им теперь делать, кто и зачем запустил их сюда, о том сколько человек уже погибло и сколько еще погибнет; о том, какими больными отморозками без единого осколка сердца в груди надо быть, чтобы делать такое с детьми. Например, с такими детьми, как Чак.
Томас даже теряет счет времени, и в итоге из оцепенения его выводит шорох чужих шагов, поддевающих опавшие листья и приминающих траву. Из сумрака постепенно выступает высокая, чуть сутулая фигура, слегка припадающая на одну ногу; так мягко и уверенно ходит только Ньют. Иногда Томасу кажется, что он узнал вы его шаги, даже не будь у того больной ноги. Иногда он просто задается вопросом, что же случилось, но спрашивать не рискует: то ли боится, что тот закроется, либо, что ответит. Бывают такие ответы, которых слышать не стоит.
Ньют замирает около его вытянутых ног, глядя на него сверху вниз, и чернильные тени прячут его глаза, обычно такие живые. Но невеселую улыбку на его губах различить все же можно – по крайней мере, Томас отчетливо угадывает её; быть может потому, что смотрел на Ньюта в эти дни слишком часто, и знает его лицо теперь лучше собственного, полуистершегося из памяти. Иногда ему хочется коснуться этого лица, разгладить хмурый лоб – но, наверное, не этим должны заниматься подростки, озабоченные собственным спасением?..
Ньют присаживается на корточки напротив него, складывая руки на коленях, и смотрит, уставший и почти что потерянный - это доверие, понимает Томас, потому что ему позволено увидеть его таким.
- Знаешь, - наконец, нарушает густую тишину Ньют, и еще немного молчит, отводя взгляд, - возможно, это конец. В смысле, совсем, и выхода никакого нет, и Создатели просто перебьют нас по одному.
Томас только пожимает плечами, не зная, что ответить на такое - да и стоит ли, в самом-то деле. Ситуация складывается такая, что говорить уже нет нужды, а действовать опускаются руки. А в голове ядовитой химерой свернулась мысль о том, чтобы пойти на форменное самоубийство и пережить Метаморфозу.
Томас замалчивает в себе эти мысли и подается чуть вперед, чтобы ободряюще хлопнуть Ньюта по колену, потому что не знает, как смотреть в это лицо, когда на нем сквозь всю его кажущуюся жесткость проступает растерянность. В такие моменты неизбежно понимаешь, что им всем еще даже нет двадцати, а многим - и шестнадцати.
Ньют испытующе глядит на руку на своем колене и, прежде чем та неуверенно соскользнет с грубой ткани его брюк, он накрывает ее своей горячей сухой ладонью.
Оба на доли секунды теряются, а потом по лицу Ньюта пробегает какая-то мимолетная тень, и он смотрит уже иначе: пристальней, решительней - так что растерянность, разлившаяся в груди Томаса, замирает под этим взглядом и начинает таять; потому что Ньют теперь уже смотрит на него глазами человека, который знает, что он собирается делать.
Ньют обхватывает ладонь Томаса, едва заметно пожимая её, а затем, не расцепляя рук, опускается на колени, подаваясь вперед, и в итоге оседлывает чужие вытянутые вперед ноги, приминающие одеяло к земле. Томас неотрывно глядит на него своими огромными глазами, но не возражает.
Томас не помнит, кем он был и как определял себя, собственную ориентацию, и задавался ли вообще такими вопросами (было ли у него время на это?..) и встречался ли с кем-то; но сейчас он понимает, что не имеет ничего против: в нем горит жгучее любопытство и - никакого отвращения. Он смотрит снизу вверх на непривычно бледное, упрямое лицо Ньюта и вспоминает, что как-то спрашивал себя и ночную тьму: не могут же запертые вместе пятьдесят мальчишек на острие пубертата, какими бы испуганными они ни были, не делать ничего такого. Не интересоваться друг другом, какими бы дисциплинированными они ни были. Наверняка был кто-то, кто влюблялся даже в таких отвратительных условиях, были те, кто обжимались ночами в темных закоулках. Пару раз, засыпая под эти мысли, он сонным сознанием завидовал чужому теплу, разделенному с кем-то.
Первый раз он задался этим вопросом, глядя на Ньюта и Алби; было что-то и в их спорах, и их взаимопонимании такое, что сложно уловить и описать словами, но тяжело не заметить. Томас замечал, и сейчас осуждает себя, но ничего не может поделать с тем чувством удовлетворения, что вскипает в нем, когда он видит, как Ньют смотрит теперь на него, а не на Алби или кого-то еще – кого-то еще из тех, кого он знает дольше, кому доверяет сильнее, к кому больше привык. Как он единственный зовет его «Томми» и опекает его, умудряясь не вложить в это никакого унизительного покровительства.
А вообще важно лишь то, что сейчас Ньют переплетает свои пальцы именно с его пальцами и, развернув руку, тыльной стороной ладони прижимает сцепленные в замок две руки к чужой груди, туда, где стучит взволнованное сердце Томаса.
«Том?» – раздается в его голове неожиданное; он почти вздрагивает и надеется, что Ньют ничего не заметит. Мягкий голос Терезы эхом остается в сознании. Ответить он не может – для этого нужна концентрация, которой в данный момент он не располагает. И сейчас он меньше всего на свете хочет отвечать ей.
Он прикрывает глаза, чтобы забыть об этом, а затем рывком тянет Ньюта на себя, почти роняя; но тот настолько хорошо владеет своим телом, что подается вперед уверенно, но мягко, замирая в паре сантиметров от его лица, упираясь свободной ладонью ему в плечо. И – смотрит.
У Томаса перешибает дух от того, как резко они оказываются так близко; он может различить в сумраке разводы пыли на чужом лице.
Серые пятна света, хмуро сочащегося сквозь листву, рябью ложатся на лицо Томаса, на его перепачканную блеклую рубашку, на их запястья и сцепленные пальцы – рук они так и не разжимают, и это пожатие заменяет им все слова, которые теперь можно не говорить.
Ньют улыбается увереннее, встретив одобрение, и целует его, сначала спокойно, просто прижавшись губами на выдохе, а затем размыкает губы и целует так, что в груди у Томаса разливается жар и редкое чувство покоя. Томас стискивает чужую руку своей, неуверенно скользит свободной ладонью по боку Ньюта, шумно выдыхая через нос.
Кажется, это именно то, что было нужно им обоим, чтобы хоть на пару минут остановить тошнотворное вращение этого безумного, безумного мира. Оба цепляются друг за друга, как за последнюю безнадежную соломинку.
Ньют на пару секунд отрывается от него, и смотрит своими шальными, блестящими в сумраке глазами, и говорит раскрасневшимся ртом:
- Давно стоило это сделать, Томми, - и усмехается, почти как прежде. Томас глупо кивает в ответ и тянется к нему уже сам. Давно пора уже было, ага.
В голове снова раздается призрачный голос Терезы:
"Знаешь... будь осторожнее с Ньютом."
Томас даже почти фыркает, хотя последние сутки был уверен, что ирония теперь не для него; но Ньют целует его так самозабвенно, что у него получается скорее сдавленный вздох вместо смешка, от которого Ньют сперва едва заметно вздрагивает, а затем подается вперед, прижимаясь всем телом к нему так отчаянно и, обхватывая его голову своими цепкими ладонями, тянется к нему всем своим существом так откровенно, что у Томаса в голове остается только звенящая пустота. Сердце колотится где-то в ушах, гулкое, тяжелое, шумное и живое.
"Знаешь, - продолжает Тереза у него в голове, не дождавшись ответа, потому что какой тут к черту ответ?.. - Когда мы остались расшифровывать код Лабиринта, это стало совсем очевидно - он ревнует. Том?.."
От этого её "Том" сердце у него щемит, потому что с каждым днем он чувствует все отчетливее, что у него нет шансов не оказаться влюбленным в Терезу, потому что постепенно выслаивающаяся память уверяет его: ты обречен. Потому что вы были вместе, и это часть прошлого тебя. Наследство, от которого не открестишься.
Томас понимает, что мог быть когда-то счастлив с ней; она красива, и у него спотыкается сердце от каждого ее "Том", но он не уверен, что хочет вспоминать такое прошлое: потому что оно отнимет у него все те новые мысли и чувства, что проросли в нем за последние недели, оно сотрет нового Томаса, с таким трудом вставшего на ноги заново в этом чертовом Лабиринте. Он мог быть сколько угодно счастлив с Терезой, но от мягкого "Томми" его сердце теперь спотыкается каждый раз куда отчаяннее, мягко бодаясь в солнечное сплетение, словно огромная счастливая собака тычется ему в грудь своей глупой головой.
Томас не помнит, была ли у него собака.
Ньют отрывается от чужих губ и соскальзывает раскрытым ртом вдоль щеки к открытой шее, целует в изгиб плеча и бормочет:
- Радуйся, что тут ни один придурок не рискует щеголять засосами. А то на тебе бы места не осталось живого, - он выдыхает ему прямо в плечо, так что у Томаса мурашками продирает между лопаток, - Томми.
А потом Ньют поднимает голову, чтобы взглянуть на него весело и с вызовом. И оттягивает вырез его рубашки, чтобы прикусить кожу ниже ключицы.
- Теперь не вздумай раздеваться перед гриверами, - бормочет он, и Томас на секунду вспоминает весь ужас того, что им предстоит. А потом все же тихо смеется и обхватывает голову Ньюта ладонями. Тот крупнее и сильнее него, но не сопротивляется, позволяет Томасу перевернуться и уложить себя спиной на истертое одеяло; Томас нависает сверху и с неожиданным для себя самого жаром принимается покрывать чужое лицо поцелуями, пока Ньют рассеянно скользит пальцами по его груди. В паху уже давно все горит, но он чувствует себя идиотом, не зная, как бы об этом сказать.
Ньют делает все сам – роняет его на себя, перекатывается, снова оказываясь сверху, так что Томас спиной лежит на голой земле (это уже никого из них не заботит), и близко-близко склоняется к нему. Он жарким, лихорадочным шепотом рассказывает ему на ухо обо всем том, что собирается сделать.
Томас слушает, и его душит приливающая к щекам кровь. Он не помнит прошлой жизни, но теперь может сказать точно, что такого с ним точно не случалось никогда. Вопросом о том, откуда так хорош в этом Ньют, он не задается – потому что, кажется, знает ответ; о котором думать совсем не хочет.
Рука Ньюта проскальзывает в его штаны, собираясь коснуться его парой будоражащих кровь движений, но Томас уже настолько не контролирует себя, оглушенный ощущениями, шумящей в ушах кровью, крепкими ладонями на своей шее и на своем члене, что жмурится и со сдавленным выдохом кончает в чужую руку. Ньют неожиданно смеется ему в плечо, почти без обычной горечи:
- Ты, я смотрю, все еще такой же новичок в некоторых вещах.
Томас счастлив, что смог хоть ненадолго прогнать усталость и боль из чужого голоса. А потом приподнимает на локте и тянется к чужим штанам, вопросительно глядя Ньюту в лицо. Тот неожиданно качает головой и прижимает его к земле обратно, втягивая в долгий поцелуй, во время которого Томас все еще отчаянно пытается выровнять дыхание; получается, ясное дело, плохо.
Ньют ложится рядом, не отрываясь от него, и вжимается бедрами в его бедро; Томас чувствует себя идиотом, краснея в такой ситуации – после всего-то, что уже случилось – но ничего не может с собой поделать, чувствуя сквозь одежду чужой стояк.
Ньют бормочет в качестве пояснения на незаданный вопрос:
- Я лучше дождусь второго раунда.
На сердце у Томаса впервые за неделю невероятно тепло и почти спокойно; даже перспектива умереть в наступившие сутки не так уж пугает его – все кажется слишком далеким. Сейчас они с Ньютом цепляются друг за друга отчаяннее, чем, возможно, будут цепляться за собственные жизни в Лабиринте. Потому что иногда краткое человеческое тепло может быть ценнее жизни в вечной мерзлоте.
Высоко на стволе мощного дерева, в тени от листвы проблескивают красные огни серебрянного жука. Слово "ПОРОК" теряется в сумраке.
Под деревом Ньют сидит, оседлав чужие колени и переводит дыхание, прижавшись лбом ко влажному лбу Томаса.
Зелень сочной листвы, вскормленной на телах погибших подростков, тихо шумит над их головами.
-
-
20.11.2015 в 13:05Но мне очень понравилось) Из того небольшого количества, что я всё-таки осилил в книжном варианте, я вынес, что Томас постоянно что-то вспоминает, какие ощущения уже испытывал, пытается сравнить нынешний опыт и предыдущий. Тут такие моменты очень радуют
И вот это спасение друг в друге, характеры - *___*
Во всех отношениях приятно было читать)