понедельник, 16 ноября 2015
UPD. и ещёёёёё кусок (с опережением грядущей 2x07)
я принесла фичок и картиночку с:
над фичком я страдала вчера в ночи, над картиночкой сегодня, но легче особо не стало. не могу, конечно сказать, что я прямо горю по флэшу, но барри аллен мой котик, а доктора уэллса (любого из них) пусть назвать котом и сложновато, но my love for you was never in doubt.
facial recognitionавтор:
лейтенант касаткафандом: The Flash
пейринг: уэллс (с земли-2)/барри
рейтинг: G
размер: мини, ~1800 слов
саммари: У нового Уэллса и Эобарда Тоуна одинаковые лица, и как бы ослепительно Барри ни улыбался ему, травмы не проходят так просто.
от автора: таймлайн второго сезона обвиусли; после разговора с морнингстаром я пошла по пизде немножко
все еще не вычитано но да кого это волнуетВ S.T.A.R. Labs больше нет этого спертого воздуха и безжизненной тишины помещений, которые оказались никому не нужны. Здесь снова можно почувствовать себя почти как дома. Почти.
Последние полгода в здании лаборатории было невероятно тихо. Везде звенела эта оглушающая тишина, служившая вечным обвинением и напоминанием: ты недостаточно хорош, Барри, ты не можешь защитить людей, ты недостоин помощи.
Барри ходил среди этой тишины медленно, словно сквозь острый стеклянный коридор; он каждый раз шел, погружаясь в неё полностью, как ребенок, потерявшийся в огромном пустом музее. Справедливые упреки, звучащие при каждой встрече – это тяжело; но что гораздо тяжелее - так это тишина, стоящая вокруг потому, что высказать эти упреки больше некому.
А потом в их жизни ворвался Уэллс из чужого мира, так же бесцеремонно, как он делал и все остальное, и нарушил эту тишину, не производя при этом почти никакого шума.
Стоило признать: его лишенные деликатности методы работали, и к Барри вновь постепенно возвращалось утраченное ощущение, что есть кто-то взрослый и почти всемогущий, кто решит все твои проблемы, если ты запутаешься, и подует на обидную царапину на коленке. Пусть последнее, конечно, метафорически, потому что Барри было уже не пять лет, а Уэллс, мягко говоря, не был сентиментален, но само ощущение было бесценным.
Месяцами и месяцами до этого ему каждое утро казалось, что он так и вышел из дома голым. Потому что он слишком привык знать, что Уэллс - человек под маской Харрисона Уэллса – есть, и что ему он не безразличен.
И поэтому Барри теперь улыбается Уэллсу, даже когда все остальные хмурятся и отводят взгляд, не желая видеть того лица, с которым у них связано столько горьких воспоминаний и обманутых ожиданий.
Правда, улыбается Барри недолго, потому что через какое-то время боль начинает перевешивать, и он устает каждый раз мучительно вглядываться в это лицо, такое знакомое, но с призвуками совершенно чужой мимики, искать в нем миллион ответов на неопределенное число так и не заданных даже себе вопросов.
А еще, оказывается, Уэллс спит прямо в лаборатории, понимает Барри, забежав как-то поздним вечером. А потом ему хочется дать себе подзатыльник или, вместо ключа от города, орден за сверхъестественную недальновидность, потому что, чего он ждал? Что у человека, пришедшего из другого мира, будет здесь квартира? А он, конечно же, не спросил про жилье. И не подумал бы спросить еще очень долго.
Дом погибшего Уэллса, кажется, был до сих пор опечатан полицией, потому что Барри не было никакого дела до наследства.
Поэтому сейчас Барри стоит посреди одного из кабинетов и глядит на Гарри, уснувшего прямо в кресле с высокой спинкой. Тот спит прямо в одежде, сидя, скрестив руки на груди и натянув рукава толстовки до пальцев, чтобы не мерзнуть, но выглядит это так, будто он недоволен даже во сне. Он забыл снять очки, замечает Барри. И даже во сне слегка хмурится.
Барри с каждым днем все тяжелее разделять двух Харрисонов Уэллсов друг от друга, хотя, казалось бы, должно быть иначе; но когда эйфория спала, мир перестал быть прост и ясен, и сейчас Барри совсем не может смотреть на него в очках. Потому что в очках они действительно глядят на собеседника почти одинаково, и грань в сознании опасно истончается.
Барри осторожно, чтобы не потревожить его, приближается и аккуратно снимает очки с его переносицы, бережно придерживая обеими ладонями.
Уэллс, не открывая глаз, останавливает его руку, поймав за запястье. И только потом открывает глаза, и – смотрит. Этим испытующим, неуловимо веселым взглядом, от которого всегда то ли хочется спрятаться, то ли открыться навстречу.
Он медленно облизывает пересохшие губы и спрашивает хриплым со сна голосом:
- Я, конечно, польщен этой трогательной заботой, но чем тебе не угодили мои очки?.. А, Барри?
Барри открывает рот и понимает, что слов для этого всего у него катастрофически нет.
- Я просто решил, что вам должно быть неудобно, - в итоге неубедительно пожимает плечами он, но тот продолжает смотреть, и Барри сдается:
- Так вы меньше похожи.
Уэллс удовлетворенно кивает, не требуя никаких разъяснений.
Потому что он всё еще невероятно умен, и видит Барри насквозь – уже, спустя каких-то пару дней. И этот Уэллс живее и злее, в нем нет этой вечной спокойной напряженности, словно он ждет от мира очередного выпада и готов к нему. Он более порывист и резок, и, если честно, иногда со своими небрежно встрепанными волосами и молчанием похож на неудачно выросшего подростка. Словно был застигнут сорокалетием врасплох, потому что на самом деле он все еще застыл на излете угрюмого пубертата.
Да, на нем так же много слоев защиты, что было и на Эобарде, но они – куда более топорные, словно он действительно просто отчаянно хотел спрятаться, когда привыкал к ним, а не выстраивал сознательно. Барри уже отчетливо видит это.
- Я понимаю, что у тебя проблемы со мной, - говорит тот, и больше не говорит ничего.
Барри отворачивается, потому что не хочет видеть понимания этой проблемы в этих же глазах. Он даже слегка сжимает кулаки, чтобы напомнить себе: Гарри, как они теперь его называют, ни в чем не виноват.
Пока.
Но Уэллс видит не только проблему, но и это движение рук, и наклон головы, и все что стоит за ними. Он поднимается из кресла, обходит Барри и, встав напротив, обхватывает его голову своими ладонями, заставляя посмотреть себе в лицо.
Барри поначалу практически отшатывается от этого прикосновения, невольно глядит на чужие руки, но все же – все же не вырывается, потому что Уэллс смотрит на это его движение с тем самым выражением лица, что дается ему лучше всего: «я был прав».
А потом Уэллс начинает говорить, спокойно и вкрадчиво, но Барри кажется, что голос у него, и интонации – как бритва:
- А теперь послушай меня, - Барри кивает и чувствует, как чужие ладони невольно повторяют это движение вслед, - тебе сделали больно, и никто не собирается это отрицать. Твое сердце было разбито – по сути, ты сказал мне именно это; но есть одна важная вещь, и тебе надо её понять: ты должен двигаться вперед, и для этого тебе придется перестать обращать внимание на мое лицо, на мой голос. Ты, как никто в этом мире, должен понимать, что внешняя оболочка не значит ничего. И единственное, что тебе сейчас стоит видеть во мне, так это человека, который верит в тебя. Который всегда будет рядом, когда это будет нужно.
Барри кивает, не открывая глаз. Потому что это всё - хорошие и важные слова, но ему не может полегчать в одно мгновение, от одного разговора.
А затем он мягко отводит чужую ладонь от своего лица, на секунду задержав руку поверх неё – на секунду дольше, чем было нужно.
Он не видит, как Уэллс улыбается себе под нос этой своей неизменной улыбкой человека куда более мудрого, чем окружающие. Может, это и к лучшему.осторожно спойлер к 2х06!
Иногда жизнь бывает нестерпимо иронична, и в этот раз Барри не уверен, что рад своей способности эту иронию угадывать.
Потому что доктор Уэллс, мимоходом постучав костяшками пальцев по стеклянной перегородке, входит к Барри, лежащему в объятиях десятка проводов, и останавливается около кровати. И вот он стоит – стоит – у его кровати, а Барри прикован к месту, потому что не чувствует ног.
Это должно быть смешно, но, если честно, все связанное с Уэллсом уже давно не кажется смешным – с тех пор, как стало окончательно ясно, чье лицо улыбалось Барри из-под желтой маски.
Барри ненавидит сковавшую его собственную беспомощность, свои ноги, лежащие равнодушно на белой медицинской простыне, угадывающимися под смутными очертаниями одеяла.
Сколько раз, в течение скольких дней – счастливых и отчаянных – он видел Харрисона Уэллса в коляске, сидячим, не чувствующим ног. Он видел его разбитым в глазах других, совершившим ошибку, безжалостно отброшенным обществом, как смятый листок бумаги, на котором оказались неверные чертежи будущего. Но для него Уэллс по-прежнему оставался даже не кумиром, а кем-то настолько бесконечно более взрослым, умным, недосягаемым, на кого он привык добровольно смотреть снизу вверх (пускай физически дело и обстояло наоборот), что одну вещь он осознавал хорошо: ноги – это ерунда. Ноги – это не главное, что бы там не считали люди, запертые в клетках своих покровительственных взглядов на инвалидов.
Казалось бы, все эти мысли о прикованном к кресле Эобарде Тоуне, прятавшемся за чужим лицом, могли бы помочь; но, если честно, не помогает это никак.
Поэтому Барри не смотрит на вошедшего.
Уэллс присаживается на край больничной койки, и та мягко скрипит под его весом, плавно перенесенным со ступней – он движется мягко, как большая, пусть и очень недовольная кошка. Он садится вполоборота и без малейших колебаний накрывает его ладонь, беспомощно лежащую поверх белого одеяла, бесполезную и тяжелую, своей, не обращая на этот жест никакого внимания. Никак не обозначая его важности; потому что на их руки он не смотрит, он смотрит Барри в лицо, и тот не выдерживает первым, и отводит взгляд, отворачивает голову, словно мечтает утонуть в жесткой подушке. Он не может смотреть в это лицо, потому что почти физически ощущает, как в теле разливается знакомое чувство – чувство того, что ты подвел. Неважно кого; всех, неважно, неважно. Важно именно это – ты подвел.
На этот раз он, в первую очередь, подвел именно Уэллса – Гарри? – а не себя, пусть в борьбе с Зумом и скрутились, сплелись тугим клубком его личные мотивы, пожирая друг друга за хвост. Но Уэллс был настолько сосредоточен на этом противостоянии, ему настолько откровенно был необходим успех, что было очевидно: это было чем-то личным, Барри был его оружием и Барри не справился.
Уэллс слегка сжимает его пальцы, заставляя посмотреть на себя.
- Эй, - тихо говорит он, и Барри хочется зажмуриться, потому что когда Уэллс говорит так тихо, то его чуть хрипловатый голос кажется таким бесконечно усталым, что чувство вины начинает словно затачивать само себя. – Не вини себя, - говорит он, но легче от этих слов не становится. Особенно от осознания того факта, что, кажется, он говорит их искренне.
Уэллс какое-то время молчит, разглядывая складки на одеяле. И только пару мучительных мгновений спустя, облизав пересохшие губы, говорит:
- Я слишком торопил тебя. Это было безрассудством.
- Я согласился в этом участвовать, - упрямо возражает Барри, мгновенно вскидываясь, и теперь уже сам настойчиво глядит собеседнику в глаза. – И теперь расплачиваюсь за это. За то что поверил, что быть героем легко, что это все – как игра, где ты всегда побеждаешь.
- Это не игра, - соглашается Уэллс, и выражение лица у него странное; по крайней мере, для Барри, который не знает, кого держит в подземелье Зум – по-настоящему, а не по правилам игр. – Но ты все равно справишься.
Барри бы хотелось иметь такую же уверенность. Или хотя бы уверенность в том, что к нему вернутся ноги, не говоря уж об остальном. Но у Барри нет ничего, и он понимает, что как только Гарри встанет и уйдет, больше никто не будет отделять его от пучины рефлексии. По крайней мере, он думает так до тех пор, пока Уэллс вдруг не подается вперед, склоняясь к нему – и все еще не отпуская его руки – так что их лица разделяет всего пара сантиметров. Глаза у Уэллса, не носящего очки, совершенно нечитаемые, но очень яркие.
Барри открывает рот, всерьез собираясь сказать что-нибудь – наверняка что-нибудь идиотское, вроде «Извините, но у меня уже есть Пэтти» - но не успевает.
Уэллс подается еще немного вперед и коротко целует его.
В лоб.
Когда тот встает и уходит, Барри все еще лежит, пытаясь разобраться в хитросплетениях собственных чувств, основу которых составляют облегчение и, отчего-то, жгучее, почти обиженное разочарование.
И Барри совсем не рад, что теперь у него сколько угодно свободного времени, чтобы подумать об этом.
бля. оно само?? короче, еще кусок
Барри любит Айрис. Всё еще любит; конечно, он всё еще ее любит, потому что как ты можешь не любить человека, с которым прожил половину жизни, пусть всего лишь своей смешной и короткой жизни? любовь к которому проросла в тебя так же крепко за эти годы, как врастают в землю корни? Но теперь он с этой любовью просто живет как с частью себя, она его больше не мучит.
Кажется, он любит Пэтти – очень честно и просто, потому что она улыбается и смеется так, что он не может не улыбаться в ответ, и эта простота подкупает Барри.
Барри бы, наверное, задался вопросом, как же можно любить двух человек разом – задался бы, будь все так просто. Потому что в этой сомнительной системе уравнений есть еще и третья переменная, которая превращает систему в не имеющую решения. Вернее, имеющую бесконечное множество решений. И ни одно из них Барри не нравится.
Доктор Уэллс смотрит Барри в глаза и говорит, что верит в него, и больше не говорит ничего; доктор Уэллс единственный не отводит взгляда от его беспомощных ног и не ведет себя с ним как с фарфоровым – не потому что у него нет сердца, а потому что каким-то образом понимает, насколько это необходимо Барри, чтобы на него не смотрели с жалостью; доктор Уэллс гоняет его до изнеможения, пока Барри восстанавливается, и в конце каждого очередного дня просто коротко хлопает по плечу, прежде чем уйти.
Барри стоит, ощущая призрачное тепло ладони, и это, кажется, последняя вещь в мире, которую бы ему хотелось ощущать. Это хуже боли и разочарования, потому что это самая ужасная в мире вещь – это неизвестность. Барри подвешен в ней, потому что совершенно не понимает, что же он чувствует и чувствует ли он что-то вообще.
Барри так устает от этой неизвестности – от этого всего; от мира, где у него есть Пэтти, но думает он в итоге о человеке, носящем то же лицо, что и убийца его матери (и хочет думать о нем, пора это признать, Барри) – он так устает от неизвестности, что в какой-то момент решает больше не думать. Ни о чем. Барри решает действовать, потому что все его умозаключения и воздушные замки из шатких логических конструкций ему осточертели. Он больше не может брать очередное «допустим» и выстраивать от него следующее безупречное доказательство в пользу того, что доктор Харрисон Уэллс его совсем не интересует. Не потому что здравый смысл исчерпал себя, а потому что Барри знает: каким бы рациональным доказательство ни выглядело, это не поможет.
Мысли его невольно соскальзывают в одну и ту же сторону, и он вспоминает и эти дурацкие очки, и этот глупый поцелуй в лоб, и все что ему остается – злиться, в том числе на себя, за то, что он не может даже решить на кого он, в итоге, зол: на себя ли, на него ли, на ситуацию ли в целом. Что из себя представляет Гарри, и что он сам такое для Гарри – это он понимает еще более смутно.
Когда к Барри, наконец, возвращается скорость, он решает действовать.
В знак того, что Флэш снова на страже городского покоя, и того, что сам он в полном порядке, он проносится вокруг собравшихся, прежде чем отправиться на улицы города; Циско улыбается, снова почувствовав этот торопливый ветер на своем лице, и счастливо отводит смуглой рукой попавшие в рот пряди волос.
Все вокруг довольно переглядываются, и только доктор Уэллс задумчиво потирает подбородок, потому что дуновение ветра на его лице в этот раз было куда сильнее обычного. Он не уверен, что ему не померещилось произошедшее (Барри все же действительно очень, очень быстр), но он все же улыбается себе под нос, потому что почти уверен в собственных догадках.
Барри же, мчащийся на место очередного преступления, зол на себя больше обычного, потому что идея поцеловать Уэллса незаметно для всех (в том числе – для него самого) больше не кажется ему такой уж блестящей; честно говоря, она вообще ему кажется одной из самых идиотских идей, что его посещали.
Потому что Барри так ничего и не понял – кроме, разве очевидного факта, что вопрос требует более детального рассмотрения. И того, что у доктора Уэллса сухие и теплые губы – даже во время такого смазанного прикосновения.
Барри бежит так быстро, как может, чтобы отвлечься, и чувствует ветер на лице, чувствует клокочущее в нем раздражение, которое ему некуда выплеснуть, чувствует, что разгоняется до такой степени, что входит в резонанс со всем миром.
Барри стискивает зубы и вбегает в стену, чтобы зло промчаться через нее насквозь.
Доктор Уэллс в лаборатории следит за его перемещениями на мониторе и только тихонько качает головой.
Барри еще не знает, но вечером этого же дня, когда он доставит очередного мета-человека в Старлабс, доктор Уэллс посмотрит на него с этой своей непобедимой усмешкой, и скажет ему, что Барри может так не торопиться, что у них еще вполне есть время.
Все в лаборатории дружно кивают на этих словах, потому что это звучит правильно – в конце концов, доктор Зум подарил им передышку, за которую Барри должен спокойно, без надрыва реабилитироваться.
Но сердце Барри падает камнем, потому что на этих словах доктор Уэллс, подпирающий подбородок ладонью, принимается рассеянно барабанить пальцами по губам; потому что в ясном, напряженном взгляде доктора Уэллса читается: я знаю, что ты сделал сегодня утром.
И вся предыдущая фраза в этом неозвученном контексте звучит совсем иначе и, конечно, не без издевки.
- Не забудь потом поделиться со мной результатами самонаблюдений, - чуть позже добавляет Уэллс ему вдогонку, когда Барри уже набрасывает куртку перед выходом. Кейтлин и Циско переглядываются и пожимают плечами – мало ли, что их там интересует в процессе реабилитации.
Барри – самый быстрый человек на Земле, но в такой момент ему хочется спрятаться и пару недель не появляться в лаборатории.
превью кликабельно и ведет на полную картинку
@темы:
фикло
-
-
07.11.2015 в 22:18еще, еще, пожалуйста, еще!
-
-
09.11.2015 в 09:31все эти тонкие грани характера, отличия...
Он более порывист и резок, и, если честно, иногда со своими небрежно встрепанными волосами и молчанием похож на неудачно выросшего подростка. Словно был застигнут сорокалетием врасплох, потому что на самом деле он все еще застыл на излете угрюмого пубертата.
не мой отп, но тут даже не отп, наверное. сколько просто нечто сложившееся, перерождающееся во что-то новое. это прекрасно!
-
-
11.11.2015 в 19:59не мой отп, но тут даже не отп, наверное. сколько просто нечто сложившееся, перерождающееся во что-то новое. это прекрасно!
вот да! это же не тот же самый пейринг, и от этого все сложнее и немного голова кругом
-
-
12.11.2015 в 13:44и от этого все сложнее и немного голова кругом
в точку просто.
-
-
13.11.2015 в 06:04СИЖУ ДЕРЖУ ЛИЦО ЛАДОНЯМИ ЧТОБЫ ОНО ОКОНЧАТЕЛЬНО НЕ РАЗВАЛИЛОСЬ НА ЧАСТИ И КРИЧУ КРИЧУ КРИЧУ
-
-
13.11.2015 в 13:50просто плачу.
И да, он оставил ему поводов для рефлексии другого толка. Отлично)
-
-
14.11.2015 в 14:29-
-
16.11.2015 в 23:43Хотя там дальше про Гродда будет в следующей серии.-
-
16.11.2015 в 23:47-
-
17.11.2015 в 07:35-
-
07.04.2016 в 17:04но что-то как-то взахлеб читаю ваше фикло те фандомы по крайней мере, которые более-менее знаю
так вот, что я хочу сказать
СПАСИБО ВАМ ЗА ЭТУ БОЛЬ
ТЕПЕРЬ Я ПОЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НАСТОЯЩИМ МАЗОХИСТОМ
и еще кое-что
зачем?
зачем вы так жестоко?
зачем я вообще это прочитал?
почему я никак не могу остановиться?
почему вы больше ничего про них не написали?
что делать?
что делать-то?
пойду утону в слезах
-
-
07.04.2016 в 17:15берегите себяСПАСИБО ВАМ ЗА ЭТУ БОЛЬ
ТЕПЕРЬ Я ПОЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НАСТОЯЩИМ МАЗОХИСТОМ
но там же... вроде как... всё хорошо...
местамиспасибо вам за ваш набег, мне очень приятно
-
-
07.04.2016 в 17:19поэтому этот пейринг нимношк мне рвет шаблоны
прост вас так интересно читать
-
-
07.04.2016 в 17:23в чем-то могу понять, да и я не яростный сторонник одного отп-на-века. правда, я последние серий десять пока не смотрела, отстав от онгоинга, надо наверстать, там вроде какая-то движуха началась.
а от линии тоун-барри-уэллс БОЛЬНЕНЬКО, потому что одно лицо на двоих, к обоим барри в итоге оказывался привязан, но тоун его в конце жестко поломал. тяжко
-
-
07.04.2016 в 17:35да последняя серия флэша прямо скажем, лучшая в сезоне.
сценаристы, кстати, подбросили дровишек к пейрингу Уэллс/Барри
вы поймёте, как посмотрите, о чем я
и да от пейринга больновато, но хорошо. поэтому и говорю, что чувствую себя мазохистом
-
-
07.04.2016 в 17:36-
-
07.04.2016 в 17:39да, конечно!
снова воспылал к ОТП и на то есть причина
я так понимаю, там что-то на другой Земле, да? видела какие-то спойлерные кадры в ленте твиттера, вспомнила, что пора снова лечь на это донышко
и да от пейринга больновато, но хорошо. поэтому и говорю, что чувствую себя мазохистом
в таком случае нежно, но больновато жму руку
-
-
07.04.2016 в 17:54прост четыре слова: последняя серия - тебе понравится
вспомнила, что пора снова лечь на это донышколожись вместе со мной, там тепло и уютно
и можно весте гореть
и я уверен на 146%, что ты еще по ним напишешь
в таком случае нежно, но больновато жму руку можно поцеловать, только не кусайся
у нас пока не такие отношения