угадайте, кто пришел и что он принес, ага.
просто вчера мной же и придуманный в твиттере плоттвист не дает мне покоя. каникулы в разгаре, сижу овощем за компом и пишу про хладных пидоров и железные занавески, попутно пытаясь копаться в сабже.

для начала, выловленная цитата:
В начале 1950-х годов в США во время «холодной войны» было развернуто новое идеологическое течение: маккартизм — государственная кампания по устранению коммунистов и шпионов из государственных органов и общественных организаций. Кампанию возглавил Джозеф Маккарти, сенатор от штата Висконсин, председатель cенатской комиссии по расследованиям, и его помощник, Рой Кон. По свидетельствам историков, помимо коммунистов комиссия занималась обнаружением, ловлей, выявлением и увольнением с работы педерастов среди высших чинов армии, правительства и Конгресса США. Известный историк Дэвид Джонсон в своей книге «Голубая угроза» утверждает, что гомосексуалисты и коммунисты рассматривались как похожие друг на друга подпольные субкультуры со своими местами явки, литературой, культурными нормами и связями.

короче, первый (я надеюсь) кусок фичка, в котором анклам приходится внедриться в лгбт-тусовку к чуваку.

все кто увидел белый воротничок - вам не показалось.
очень абстрактный таймлайн конца 60ых годов. автор копнул мачасти как мог, хотя и нот инаф. если кто-то что-то знает/у кого-то что-то есть почитать - очень прошу
прогораю от мистера уэйверли и от мысли, что мистер уэйверли очень ценит свою шпиёнку.


косарь слов ни о чем
- Вы - лучшее, что у нас сейчас здесь есть, - эхом вслед за мистером Уэйверли повторяет Илья и незаметно сжимает кулаки. Мистер Уэйверли вежливо улыбается в ответ своей самой светской улыбкой, в которой тонким подтекстом читается «боже, что такого я сделал в жизни, что теперь вынужден работать с кретинами?».
Наполеон возвращает зеркалом ему эту улыбку, разве что в его версии – чуть больше самодовольства.
Если кратко: в Париже сейчас стоит цветущее лето, рассыпающееся запахом сирени и свежей выпечки, и они трое – самое пристойное, что есть у спецслужб в распоряжении, поэтому их краткий отпуск превращается в еще более краткое задание. Уже довольно продолжительное время в городе действует крот, сливающий важную инсайдерскую информацию; в последнее время дело приобретает такие масштабы, что это может сказаться и на экономической стабильности всей Европы, а не только Франции.
- Дело, конечно, не первой важности, - говорит Уэйверли, «но лучше бы вам не облажаться» - повисает несказанным в воздухе. - Но раз уж вы здесь, то было бы преступлением не воспользоваться этим.
Наполеон и Илья, сидящие по разным углам номера в отеле, одновременно тяжело смотрят на Габи. Мол, ну что, фроляйн Теллер, посмотрела свой "город любви"? Габи пренебрежительно передергивает плечами, словно отряхиваясь от всех этих обвинений, как от капель пахнущего солнцем теплого летнего дождя.
- Что именно от нас требуется? – спрашивает Соло. Он из троих, конечно, рисуется больше всех, но профессионализма ему не занимать.
- Собрать компромат на этого человека. Если не поможет – припугнуть лично. Человек сам по себе ценный, и его устранение нежелательно.
- Какого рода компромат?
Уэйверли вздыхает, как почтенный отец огромного семейства, и устало прикрывает глаза. Потом продолжает, сразу предупредительно подняв палец: только попробуйте возразить.
- Давайте опустим долгие вступления и скажем проще: это закрытая гомосексуальная вечеринка, и вы идете на неё.
Агент Соло картинно заламывает бровь.
Агент Теллер выглядит заинтересованной.
Агент Курякин тяжело вздыхает, умудряясь проделать это сквозь сжатые зубы.
- Дайте угадаю, - говорит он первым, - мы с Соло идем туда под прикрытием.
- Глубоким прикрытием, - фыркает Соло, рассеянно что-то чиркая в блокноте. Он не выглядит обеспокоенным, впрочем, как и обычно.
- Что ж, - резюмирует мистер Уэйверли, - приятная сообразительность. Если вам что-то не нравится, товарищ Курякин, подумайте о перспективе другого прикрытия, под которым вам придется соблазнять незнакомого мужчину. Мой совет: выбирайте Соло, он хотя бы джентльмен и вам не откажет.
Габи бесстыже фыркает, явно получая от всего этого неловкого фарса удовольствие. Потом вскидывает голову и пронзительно глядит на начальника из-под своих угольно-черных ресниц:
- Я тоже участвую! - решительно заявляет она. Соло с Курякиным смотрят на неё с легким изумлением. Габи, конечно, у них сильная и независимая, но - настолько? Чтобы лезть в это всё?
- Конечно, - мистер Уэйверли улыбается, и даже, кажется, без снисхождения. - Тебе, девочка моя, будет отдельное задание.


- Гомосексуализм – это моральное разложение буржуазии, - говорит Курякин, когда Уэйверли с Габи покидают комнату, обсуждая её роль. Он галантно придерживает перед ней дверь.
Им обещают уточнить детали ближе к вечеру и обговорить прикрытие.
- Очаровательно, - кивает Наполеон. - Ты нам все свои советские плакаты процитируешь?
- В нашей стране это расценивается, как психическое расстройство и уголовное преступление, - упрямо гнет свою линию Илья. В такие моменты Соло кажется, что в Советском Союзе, и тем более в КГБ, людям выжигают непреложные истины прямо на мозговых извилинах. Желательно, паяльником, и с указанием соответствующей уголовной статьи и подходящей по случаю цитатой из Ленина.
- Нет, мистер Курякин, - в тишине комнаты неожиданно раздается потрескивающий голос мистера Уэйверли из спрятанного динамика. - Это теперь права и свободы человека. Во Франции это не запрещено законом с 1791 года.
Лицо Ильи напряженно замирает, мгновенно твердея, словно обожженная глина.
- Слышал о сексуальной революции? – хмыкает Соло. – Поинтересуйся как-нибудь на досуге.
- Платон, кстати, полагал, что гомосексуальные любовники могут быть превосходными солдатами, - снова вклинивается незримый Уэйверли. - Возможно, что и агенты тоже. Вот и проверите.
Илья беззвучно шевелит губами. Насколько хватает знаний Наполеона - это цветистый букет русской обсценной лексики. Курякина захлестывает очередной приступ гнева, накрывает необоримо тяжелой волной, под весом которой пляшут лихорадочно пальцы и сходятся над переносицей брови. Причем, сдается Наполеону, что дело не столько в гомосексуальной проблематике (разве что у Ильи скрытые травмы в анамнезе на эту тему), сколько в бесцеремонном ёрничании мистера Уэйверли. Это вам не КГБ, где каждое поручение дается вам под дулом пистолета и серьезным лицом.
Впрочем, чутье подсказывает, что мистер Уэйверли куда, куда опаснее, чем люди с пистолетами.
- Дыши, комсомолец, - велит Соло. Нежничание в этих ситуациях, как уже было выяснено, работает плохо, и попытки успокоить приводят только к более сильному коллапсу. Потому что утешение – это всегда попытки убрать чужие, неудобные для собеседника эмоции. Наполеону приходится учиться работать с чужим гневом, потому что теперь они – одна команда, и он признает это первым. – Включай позитивное восприятие.
- Не та ситуация, - закрыв глаза, глухо отвечает Курякин.
- Ну как же. Когда еще тебе выпадет шанс потрогать меня за задницу без страха уголовного преследования? – Наполеон смеется. И, как ни странно, это срабатывает. Наполеон, внешне вежливый и доброжелательный, с чужими чувствами часто обходится небрежно, и эта небрежность сбивает с Ильи напряжение. Временами. Не всегда, конечно, иногда становится только хуже – им еще есть над чем работать, чтобы стать действительно хорошими напарниками.
В этот раз всё срабатывает, потому что Илья инстинктивно чувствует, что смеются не над ним, что его, скорее, приглашают присоединиться.
Илья вымученно улыбается и достает свой блокнот, в котором учится работать со вспышками гнева, и маленький засаленный карандашик, который в особо тяжелые дни носит за ухом, как настоящий советский архитектор.
Он проставляет дату вверху страницы, и записывает причину сегодняшней вспышки.
Если первые страницы сплошь исписаны словами «Наполеон Соло», то теперь записи становятся все более редкими, и Наполеона в них все меньше.