а я же тут посмотрела кингсмен. и осталась очень довольна. не настолько, чтобы всерьез лезть в фандом, но, предсказумо, до феста я доползла и какую-то штуку туда написала
моя контуженая логика: не люблю писать рейтинг - хочу написать что-то по хартвину - плохо могу в сюжет и атмосферу, потому что фильм слишком короткая штука - напишу просто рейтинг

короче, регретую ничто, как обычно

What Kind of Man Loves Like This?
автор:  лейтенант касатка
фандом: Kingsman: Секретная служба
пейринг: Хартвин
рейтинг: NC-17 ну так себе нц
саммари: Исполнение на фест по заявке: "Хартвин, сенсорная депривация. Акцент на чувственной части. Повязка на глазах, много прикосновений. NC+".
примечания: где-то во время обучения эггси
первый (и наверное последний) фичок по фандому

текст
- Расслабься, - мягко инструктирует его голос Гарри.
Влажная черная ткань плотно облегает кожу Эггси, под ней контурами угадываются опущенные веки. Повязка резко выделяется на светлой коже его тела, словно ядовитая змея.
Эггси покачивается на воде, раскинув руки розоватыми ладонями кверху, лицо непривычно расслаблено. Тело у Эггси крепкое, хорошо сложенное - хрупким его никак не назовешь - но вот парадокс, вид черной ткани на его глазах меняет восприятие, вколачивается в сознание наблюдателя, надрезает нервы острым ощущением того, насколько это непрочная вещь, человек. Человек в любую минуту может сломаться, даже самый прочный. Человек может случайно поперхнуться, у него может произойти расслоение аорты, и вообще человек имеет такую нехорошую особенность - он смертен, и иногда внезапно. И иногда самые неожиданные вещи могут напомнить об этом.
Гарри Харт, конечно, не из тех неустойчивых людей, которым после похорон надо срочно заняться любовью, утверждая торжество жизни в пошатнувшейся системе координат. Но есть что-то в безупречном минимализме картины, которую он видит (прозрачная вода и тонко режущий обоняние душок хлорки; нагое человеческое тело; громоздкая метафора хрупкости бытия, упрятанная в лоскут простой ткани), что заставляет его внести определенные... коррективы в процесс обучения. Он поправляет очки и медленно вышагивает по бортику бассейна, ослабляя узел галстука. Он говорит в компактный микрофон, связывающий его с Эггси - и в голове Эггси, отрезанной от прочих посторонних звуков, раздается его спокойный голос.
- Итак. Ты должен почувствовать, а затем расслабить каждую мышцу своего тела, - Гарри ведет диалог в одностороннем порядке. - Ты должен запомнить эти ощущения как некий эталон релаксации, ее предельный вариант.
Эггси, на глазах у которого повязка, не видит, как тот аккуратно снимает пиджак, и не знает, с каким лицом сейчас на него смотрит Гарри. Возможно, это к лучшему. Потому что к привычному спокойствию с легким оттенком насмешки примешивается что-то еще, неуловимо жесткое, не для посторонних взглядов. Гарри внимательно, изучающе - почти вежливо, как на хорошую картину, - смотрит на одну из самых эстетичных вещей, что он видел в своей жизни. На светлые широкие скулы Эггси, на которых собрались капли воды; на его тело, не обремененное ни одной из этих глупых шмоток, от которых у любого приличного человека сводит челюсть и ржавеет ложечка (даже серебряная, не способная к этому в принципе); на светлые блики воды под искусственным освещением и их дрожащие проекции на потолке. Потолок словно идет солнечной рябью.
Он смотрит на Эггси, потерявшегося в мире без ощущений.
Тот лежит неподвижно, как его и проинструктировали, раскинув руки и ноги. Повязка отсекает зрение, компактные наушники - слух. Вода, прогретая до температуры тела, позволяет мышечному и кожному чувству практически раствориться, и от Эггси остается только сознание, в подобной пустоте превращающееся в острую бритву. Дело Эггси - наточить ее еще острее и научиться ею орудовать, чтобы эффективнее работать с собственным телом и сознанием. Ну, по крайней мере, так говорит Гарри.
Гарри в целом доволен его физической подготовкой, и поэтому последние дни учит его какой-то фигне, ей-богу, вместо того, чтобы научить чему-то еще, более зрелищному. То есть, Эггси тоже считает, что неплохо справляется, но он-то видел агента Галахада в действии, и - хоть кусай локти - так он пока не может. Он говорил, что хотел бы научиться, но нет, Гарри выводит его из себя своим спокойствием и безосновательными отказами заняться по-настоящему клевыми вещами, и вместо этого требует, чтобы он научился релаксировать и заниматься нейриолингвистическим программированием, для начала - на себе, чтобы затем учиться работать на других. Эггси бурчит и выпендривается, с тоской вспоминая все эти пафосные - но не настолько, как Гарри, - фильмы, в которых ученику приходится двадцать лет медитировать на скале, чтобы двинуться дальше. Он занимается чем-то подобным меньше недели, но чувство такое, будто еще немного, и у него вот-вот отрастет седая борода и прорежутся зубы мудрости.
Эггси отгоняет рой недовольных мыслей и пытается сосредоточиться на собственных ощущениях, потому что, как бы занудно это все ни было, ощущения прямо сейчас - потрясные.
Эггси кажется, что он летит. Достаточно приложить минимальное усилие и представить упругую силу в теле, в руках, будто ты ловишь ветер, и ощущения приходят. В абсолютно немом эфире мозг жадно хватается за любую информацию, за любые ощущения, даже топорно сфальсифицированные растерявшимся сознанием. При этом не покидает странное, щекочущее чувство, будто вот-вот окончательно потеряешься, провалишься в сон - чернота протягивает к тебе свои мягкие ватные руки. Но ясность сознания - ясность сознания ошеломительна.
Он уже почти совсем теряется во времени и ощущениях, как вдруг чувствует, как вода всколыхнулась, пошла легкой рябью, и его тело от этого слегка качает. Вернее, сначала он чувствует замешательство - первую секунду совершенно непонятно, реально ли ощущение, или это очередная игра обманутых нервных окончаний.
А потом он чувствует, как ему на живот опускается теплая широкая ладонь, и вот эти-то ощущения реальны. Чертовски реальны, потому что изголодавшийся по тактильной информации организм в первую секунду едва ли не дергается от остроты восприятия. Эггси кажется, что у него нет тела, есть только эта чужая раскрытая ладонь, от которой как от эпицентра по коже разбегаются разряды.
- Оставайся расслабленным, - голос Гарри диктует ему прямо в уши. Еще до начала занятия тот объяснил ему, что шевелиться, говорить и напрягаться - нельзя. Правда, не счел нужным уточнить, с чего это Эггси захочется сделать всё и сразу.
Когда ладонь Гарри начинает плавно скользить по мокрому животу Эггси, тот мучительно старается не поджимать мышцы, но больше всего ему хочется вцепиться в эту чертову руку, и то ли избавиться от её слишком острых прикосновений, либо подтолкнуть к дальнейшим действиям, потому что пах моментально наливается тяжестью. Ладонь двигается издевательски медленно, и Эггси с кристальной четкостью ощущает, как холодок прошивает позвоночник, и кровь горячими волнами приливает к члену. Он старается думать о том, разделся ли Гарри целиком, чтобы спуститься к нему в воду, потому что традиционный рецепт "Keep calm and think about the Queen" отдает геронтофилией, и думать об этом он не хочет.
В дело вступает вторая рука, ложащаяся ему на внутреннюю часть бедра чуть выше колена, и в этот раз Эггси действительно невольно вздрагивает.
- Замри, - требовательно говорит Гарри, и его голос в крохотном динамике звучит так близко, как если бы он дышал ему в ухо. Но сейчас Гарри предельно отстранен, он существует в виде двух уверенных рук и не более того.
И когда вторая рука начинает свое садистски неумолимое движение вверх по бедру, Эггси понимает, что думать больше в принципе не может. Он отдается на волю собственного тела, неожиданно переполненного ощущениями, к которым не примешивается ничего постороннего.
Он - это ускоряющееся биение сердца и ощущение стягивающегося в области паха узла.
Он - это волны иголок вдоль позвоночника.
Он - это ощущение скользящих под водой по его коже слегка шершавых пальцев Гарри, под которыми разливается горячечное тепло.
Он - это чистое возбуждение, но ему нельзя говорить, двигаться и напрягаться. Это чудовищно и потрясающе одновременно, но надо быть совершенно чокнутым, чтобы устроить подобное.
В этот момент Эггси жалеет, что его предыдущие партнеры не были чокнутыми, и, окончательно решает, что даже по окончании обучения Гарри так легко от него не отделается. Но об этом - потом, потому что прямо сейчас руки меняют свое положение, и в те секунды, что он теряет ощущение их прикосновения, он чувствует зябкую пустоту, глухое сосущее одиночество в немом эфире.
- Ты должен быть расслаблен, - настойчиво повторяет Гарри, и затем, неожиданно для Эггси одна из ладоней вспыхивает прикосновением на боку, а вторая ложится на напряженный член. Ощущений слишком много, и ему кажется, что у него из легких выбили воздух. Он пытается сосредоточиться на сбившемся дыхании, вернуть ему легкость и размеренность, но чертовы пальцы Гарри сжимают его член, так что какая там легкость. Пальцы действуют так же спокойно и уверенно, как всегда действует сам Гарри, двигаются по всей длине члена, периодически сдавливая чуть сильнее, загребающим движением большой палец потирает головку. Гарри всё сейчас делает не поддразнивая и не отвлекаясь, сосредоточенно доводя его до оргазма. Эггси вспоминает первые неловкие подростковые перепихи, с неуверенными движениями рук или заносчивой изобретательностью, и понимает, что то, что происходит сейчас - не идет ни в какое сравнение. И даже не потому что в условиях сенсорной депривации с непривычки он сходит с ума почти от любого прикосновения, а от той спокойной простоты, с которой все делается. Гарри решил довести его до оргазма - он делает это, и у Эггси нет ни единого шанса на сопротивление. Не то что бы он хотел сопротивляться.
Хочется ему другого.
Ему ужасно хочется открыть глаза и увидеть, что происходит, услышать не только свое шаткое дыхание, скрадываемое наушниками, но и мерный плеск воды, и дыхание Гарри.
Ему ужасно хочется остаться в таком положении навсегда, чтобы весь внешний мир остался исключительно руками Гарри, как бы сентиментально это не звучало.
Эггси понимает, что выдержит еще недолго, и его начинает бесить эта методичность, на которую сейчас он не в состоянии повлиять. Он не может сказать "быстрее" или просто пробормотать "да блядь, Гарри", в надежде что тот поймет смысл послания, но сейчас правилами это запрещено. Гарри, видимо, улавливает растущее напряжение, и парой быстрых движений доводит его до оргазма, так что Эггси безмолвно вздрагивает пару раз, пока по нервам прокатываются острые отголоски, и чувствует себя, наконец, абсолютно расслабленным.
- Неплохо, - говорит Гарри через наушники, и Эггси чувствует, как снова колышется вода.
Когда Эггси через пару минут - или вечность? - разрешают снять повязку и вылезти, Гарри уже стоит на бортике, в брюках и рубашке, будто ничего и не происходило. Впрочем, Гарри и через минуту после массового побоища выглядит так, будто вышел за свежим номером газеты к завтраку.
Эггси усаживается на бортик, болтая ногами в воде, и ловит брошенное ему полотенце.
- Ты устроил эту фигню с расслаблением просто чтобы полапать меня, да? - он ухмыляется, растирая мокрые короткие волосы, и глядит на стоящего рядом Гарри снизу вверх.
- Я должен был проверить твою подготовку. У тебя было напряжено слишком много мышц, - сообщает тот, словно Эггси повинен, как минимум, в новой попытке порохового заговора.
- Ну, член, как известно, напрягается не за счет мышц, а в остальном - я был совершенно расслаблен, - не слишком разборчиво отвечает Эггси, натягивая майку через голову.
- Я смотрю, хотя бы на занятиях по биологии ты слушал, - улыбается Гарри. - А вот твоей кардиоваскулярной системе не помешает дополнительная тренировка. Я снял показатели, и сейчас в общих чертах разработал программу...
Эггси слушает его краем уха и ухмыляется - иногда ему кажется, что Гарри мудак. Потому что только мудак, отдрочивший тебе три минуты назад в бассейне, будет отчитывать тебя за то, что ты был, видите ли, слишком напряжен во время оргазма, и пульс мог бы быть и получше.
Но Эггси признает, что даже мудаком он умудряется быть совершенно восхитительным.