просто убейте меня. у меня есть примета не писать фички перед экзаменом, но я забила и продолжила марафон ангста прошлой ночи
так что скоро слова "я_ебал" можно будет выгравировать на моем гербе.
просто я поняла, что НАДО ОБЪЯСНИТЬ ПРО ЛАСТОЧКУ-КАСАТКУ
(вообще это новый уровень дна - иметь ник на который у тебя хедканон полный яростнейшей боли)

картинка, которая может пригодиться при чтении



и песня сюда

Прослушать или скачать Epitaph for My Heart бесплатно на Простоплеер

This is the epitaph for my heart
because it's gone, gone gone
and life goes on and on anon
and death goes on, world without end
and you're not my friend


автор:  лейтенант касатка
фандом: хорнблауэр
пейринг: горацио|(/)буш

я не очень знаю, как именно было в книгах, так то можно считать типа слегка ау если я промахнулась
переселение душ, мистическая поебота и боль боль боль БОЛЬ Б О Л Ь

Хуже, чем знать о том, что произошло что-то плохое - не знать ничего конкретного.
Горацио тревожится за успех операции, и если поначалу это вполне естественно, то со временем страх тяжелой несмываемой тенью ложится ему на сердце. Он уверен в Буше, но ведь всегда что-то может пойти не так, коварный случай может передернуть плечами и послать все к чертям.
Последние ночи он спит тревожным сном, так что под глазами у него уже темные тени из-за тянущей сердце тоски, выматывающей, которую он не может объяснить. Будто сердце его не на месте, ушло на той же шлюпке, что и Буш.

В эту ночь капитан Хорнблауэр просыпается, дергаясь, тяжело дыша, со влажным лбом, и грудь его ходит с такой частотой, будто пытается перекачать всю воду Мирового океана через себя.
Ему снится, как Буш погибает.
Вернее, последнее время ему то и дело снится, как на отправленных им на задание людей обрушиваются бесконечные невзгоды, как они проваливают операцию и гибнут, но в этот раз ему все снится настолько отчетливо, что становится не по себе. Будто он - там.
Он почти не различает обстановки, потому что мир сжимается до одной пульсирующей нити, тянущейся от него к первому лейтенанту Уильяму Бушу. Тот опрокинут на спину, мундир его разорван и измазан кровью, а сам он дышит, будто выброшенная на берег рыба. Горацио хочется протянуть ему руку, почувствовать, как сжимаются загрубевшие пальцы на его ладони, пока Буш поднимается, но Горацио не успевает.
Над Уильямом нависает черная тень.
А потом. Потом.
С отвратительным хрустом лезвие входит в шею Уильяма, и раздается звук, будто кто-то резко проткнул тугой барабан. Или, быть может, сердце Горацио.
Лезвие ворочается в ране, раздирая ее, раскрывая края, а потом снова выскальзывает из поля зрения Хорнблауэра.
Горло Буша растерянно скалится кровавой улыбкой, края моментально набухают кровью, а потом, под аккомпанемент жуткого сипения и присвиста пробитого горла, та с булькающим звуком заливает его открытую шею, так что белая рубаха жадно напитывается красным, будто ягодным соком, и кровь даже умудряется перепачкать его запрокинутый подбородок.
Буш бессильно захлебывается кровью на глазах у Горацио, и тот совсем не может ничего сделать. Только проснуться,
Хорнблауэр загнанно дышит, приходя в себя. Дыхание выравнивается неохотно, кровь еще долго шумит в ушах после того, как он обессиленно откидывается на койку, противно нагретую собственным телом. Он снова прикрывает глаза и незаметно соскальзывает в тревожный сон.
Ему снится одно - как безвольное окровавленное тело выбрасывают в море, и оно с негромким всплеском медленно идет на дно. Ласковые волны смыкают свой горький купол над головой Уильяма, убаюкивающе шепчут песню чудовищного давления на черной глубине.
Горацио чувствует эту тяжесть и опять просыпается, совершенно разбитый.
Буш же даже не умел плавать, вдруг осознает он, и в горле встает ком, но он сердито одергивает себя и берет в руки: не умеет. О нем надо говорить в настоящем времени. Все у них в порядке, он просто слишком переживает за исход операции.

- Мы не подобрали ни одного человека со шлюпок "Нонсача".
Сердце у Горацио горько екает, и он вдруг отчетливо понимает, что все. Конец.
Что надежды нет.
Буш больше не вернется, не будет проводить учения, которые так любит, не будет больше громко гаркать "огонь!", так громко, что желторотые мичманы шарахаются от этого; ничего этого не будет. И стука деревянной ноги утром, когда тот приходит к докладом, а Горацио спокойно одевается при нем и предлагает разделить завтрак.
Теперь он будет завтракать один.
А Буш, который боялся воды, сейчас действительно совсем один покоится в тяжелой безвоздушной темноте, тишина которой ужасна. Совсем один.
Горацио в этот миг кажется, будто он запер ребенка, боящегося темноты, ночью одного в комнате. И пытается не слушать его крики.
Мысль о том, что Буш боится воды и теперь похоронен в ней, совершенно изматывает его, она настолько остро дерет свежие раны, что у него даже нет сил заплакать.
А они даже не успели нормально попрощаться.

Через пару недель, когда корабль мягко зарывается носом в набегающую волну, на борт корабля садится маленькая птичка, и Горацио успевает заметить ее прежде, чем матросы, потерпевшие неудачу в попытках ее поймать, принимаются швырять в нее чем попало, так что успевает остановить их одним коротким окриком.
Деревенская ласточка неловко подпрыгивает по борту корабля, держа на весу перебитую лапку.
Головка и спина у нее искрящегося на солнце синего цвета, как форма флотского офицера, и белая грудка только усиливает это сходство.
Ласточка неразборчиво чирикает и бьет крыльями, вспархивая, так что Горацио видит два длинных пера по краям истрепанного хвоста. Будто фалды лейтенантского мундира. Птичье горлышко отсвечивает багрово-рыжим на солнце, и тут Горацио вспоминает сон, в котором лицо и горло его первого лейтенанта беспощадно заливает кровь.
Хорнблауэр цепенеет против воли.
Они дрейфуют чертовски далеко от берега, и этой птицы здесь быть просто не может, с тоской понимает он.
А еще вспоминает, что, по поверьям, души моряков воплощаются в виде чаек. Про других, птиц, конечно, не говорят, но...
Горацио не верит во всю эту чепуху, конечно. Но он верит в другое: Уильям сказал ему "до свидания", а Уильям всегда держит слово, чему бы ему этого не стоило. Значит, стоит ждать встречи, пусть даже и такой.
Ласточка быстро бьет крыльями и неловко усаживается на бикорн Горацио и звонко чирикает, поджав лапку.
А у Буша не было ноги. Той же самой, понимает Горацио, и ему плевать, если это сумасшествие. Это просто становится последней каплей в море его горькой беспомощной скорби.
Впервые с момента получения страшного известия, впервые, кажется, вообще за последние лет двадцать пять, Горацио чувствует, как у него щиплет глаза от набегающих слез. Он наиграно равнодушно обводит взглядом команду и, с трудом пытаясь не сорваться на позорно поспешный шаг, уходит с кватердека к себе в каюту.
Птица расцветки флотского офицера с красным, будто залитым кровью, горлом, спокойно сидит у него на шляпе, будто несет свою привычную вахту. И даже не пытается улететь.