Кайло/Хакс, вырванная из контекста офис!АУ, ДСВ-флафф ради флаффа.
сахар сахар кошмар
Они работают вместе уже больше полугода, когда наступает день святого Валентина; последние месяцы Кайло внимательно отмечает все те разы, что видит боковым зрением мелькающую рыжую голову среди унылого серо-коричневого офисного пятна. И неважно, что их столы находятся почти рядом, и яркие светло-рыжие волосы вечно где-то рядом.
Хакс пьет тепловатую воду из-под кулера; Хакс коротко смеется, откинув голову, и проблескивает белая полоска его зубов, которую тот предпочитает прятать; Хакс сидит допоздна, и у него слезятся покрасневшие глаза, но он упрямо доделывает срочную работу; Хакс уходит, накидывая тяжелый темный плащ себе на плечи.
Четырнадцатого февраля Хакс обнаруживает у себя на столе праздничный шоколад и глядит на него с вежливым недоумением.
Кайло почти больно от этого неуловимо брезгливого выражения бесстрастного лица, и он вместо приветствия интересуется:
- Я смотрю, ты прямо Дон Жуан, - Кайло растягивает губы в неумелой улыбке, словно ему решительно неинтересно, от кого подарок.
- Он плохо кончил, - отрезает Хакс и громко, резко добавляет:
- А у меня аллергия на шоколад.
Он не видит, как у Кайло пальцы сами сжимаются в кулак. В этом кулаке, кажется, можно задушить целый мир - но одна светлая шея с робкой цепью веснушек останется нетронутой. Потому что - страшная тайна - Кайло бывает непозволительно сентиментален, и, самое ужасное, это его шоколад.
Естественно, анонимный, потому что он не настолько опустился, чтобы признаваться в любви в этот слащавый праздник - или чтобы в принципе признаваться в любви.
- Глупый, глупый, глупый праздник, - бормочет сквозь зубы Кайло, когда видит, как какая-то девица из соседнего отдела переминается с ноги на ногу около Хакса. А тот улыбается и кивает, словно действительно рад вниманию. Хакс старается по большей части держать с людьми ровные отношения, и только с Кайло они вечно на ножах - впрочем, это бодрит. Кайло подозревает, что их обоих.
- Глупый праздник, - устало бормочет Хакс, когда возвращается на свое рабочее место, отшвыривает аляповатую открытку и придвигает к себе бумаги. Конца-края которым сегодня почему-то не видно.
Кайло отворачивается, чтобы слепо улыбнуться куда-то в монитор.
Так получается, что в этот вечер они - одни из немногих, кто не спешит уйти пораньше, потому что им идти - некуда; не к кому. Хакс остается работать со своим неожиданно скопившимся завалом, и Кайло тоже зачем-то решает остаться. За подобное хочется отвесить себе хорошую затрещину, потому что он понимает, что он просто разойдутся поздним вечером, едва перекинувшись парой слов, да и те будут недоброжелательными, как это обычно и случается. А его нутро потом будет разъедать жгучее чувство разочарования.
Он знает - и остается.
Впрочем, в районе десяти вечера Хакс выдвигает ящик своего рабочего стола, шуршит упаковкой, а потом вдруг поворачивается к Кайло и тихо окликает:
- Эй, Рен.
Кайло поворачивает голову и с трудом успевает поймать кинутый ему кусок шоколада.
- С праздником, - ухмыляется тот и откусывает от своей половины. - Для голодного мозга полезно.
Кайло чувствует, как в его пальцах шоколад начинает подтаивать, и торопливо откусывает кусок.
- Ты же говорил, что у тебя аллергия? - вспоминает он. - Решил покончить с собой при помощи анафилактического шока?
Хакс неожиданно легко пожимает плечами:
- Я просто устал от гор шоколада и неловких поздравлений в прошлые годы, поэтому стараюсь откреститься от них еще заранее.
- Ты хочешь сказать, что настолько популярен? - фыркает Кайло и принимается облизывать липкие пальцы. Хакс смотрит за его движениями неожиданно пристально.
- Ну, ты-то, я погляжу, вообще никого не интересуешь, - наконец, говорит тот медленно. А потом поднимается, неспешно потягивается и пересекает разделяющее их расстояние, склоняется к сидящему Кайло и целует его в перепачканные шоколадом губы, совершенно ничего не объясняя.
Кайло не торопится отвечать, подозревая подвох.
Хакс чуть отстраняется и почти смеется ему в губы:
- Только ты мог завернуть подарок в черную бумагу, Рен. А потом еще и так нелепо попытаться отвести от себя подозрения.
Кайло обреченно прикрывает глаза. А потом кладет свою крупную ладонь на чужую шею и тянет Хакса к себе обратно. На светлом воротнике останется смазанный темный липкий след, за который Хакс ему еще потом выговорит, наверняка, но Кайло плевать.
- Глупый, - только и говорит он между судорожными вдохами, - идиотский праздник.
- Конечно, - соглашается Хакс. - Хуже не бывает.
***
Вашингтон/Лафайетт, микросиквел к универ!аушке, неловкий
мда мда мдауш
У Жильбера от волнения слегка пересыхает в горле, взмокают ладони, и длинная белая шея под жестким воротничком рубашки покрывается мурашками.
Он уже почти пять месяцев работает бок о бок с доктором Вашингтоном и под его чутким руководством пишет научную работу, он видит его каждую неделю - за исключением тех редких случаев, когда тот улетает на конференции - и всё равно ему мало. Если честно, Жильберу уже даже не стыдно за эту глухую ревность, ворочащуюся в его стесненной груди, и уговоры, что Джордж - всеобщее достояние, не помогают.
Он чувствует себя безнадежно запутавшимся, потому что те мягкие взгляды, что он ловит, редкие касания, доверительные интонации - всем этим Вашингтон редко одаривает других людей, и Жильберу отчаянно (будто ему шестнадцать) хочется верить, что это что-то значит. Но он знает, что склонен переоценивать чужие знаки внимания, и в этом случае слишком рискует ошибиться - и тем самым всё испортить.
Джордж входит в свой кабинет, небрежно опускает растрепанную стопку писем на стол и принимается своими широкими, аккуратными движениями, в которых чувствуется вдумчивость и сдерживаемая сила, разматывать с шеи шарф, когда-то подаренный Жильбером. От Джорджа веет принесенным холодом и мягким спокойствием.
Жильбер глядит на подмокшие от снега письма - Вашингтон шел из соседнего корпуса.
- Странный праздник, - говорит, наконец, Джордж, расправляя и вешая пальто, - и еще более странными кажутся мне люди, посылающие анонимные признания в такой день.
У Жильбера падает сердце.
Вашингтон смотрит так, произнося эти слова, что Жильберу хочется закрыть глаза и больше никогда, никогда их не открывать, потому что мир улыбается ему в этот день слишком безжалостно. Потому что становится ясно, что его признанию Джордж бы тоже вовсе не обрадовался.
- Ну, - говорит Лафайетт чуть хрипло, облизывает губы торопливым движением, чтобы собраться с мыслями, - может быть, они верят, что вам будет приятно? - он старается говорить как можно нейтральнее. Сознание того, что у него в рюкзаке с цветочным принтом лежит шоколад, который он ни за что не собирается дарить, но все же принес, невыразимо жжет его мысли. - Вернее, любому наверное было бы приятно знать, что его кто-то любит и ценит.
- И не имеет достаточной смелости сказать об этом вслух от своего имени? - взгляд у Джорджа какой-то пугающе цепкий, словно знает, о чем думает Жильбер. - Потому что, видимо, считает эти вещи недостаточно важными, чтобы озвучить?
- А если человек верит, что взаимные чувства невозможны, а молчать невозможно? - вскидывает голову Лафаейтт, готовый защищаться до последней капли крови, неважно, насколько ему важно мнение Джорджа. В конце концов, он - больше, чем просто трепещущее от страха разоблачения сердце.
Вашингтон усаживается в кресло и даже чуть склоняет голову набок, разглядывая упрямого студента. Тот невероятно хорош собой в зыбком утреннем свете.
- Если это может послужить для человека достаточным поводом к анонимному признанию, то грош цена такому признанию - получается, человек хочет вызвать исключительно чувство вины у получателя. Сказать тем самым, что верит, что этот человек считает невозможным ответить на чувства - а такое возможно только если получатель, по его мнению, считает себя на порядок выше прочих людей.
- Да кто будет чувствовать вину за то, что кто-то его любит? - не выдерживает Жильбер, потому что ему становится больно от этой вывернутой логики, словно кричащей: я просто не позволю никому быть рядом; ему хочется со своим сбивающимся во французский акцентом рассказать Джорджу обо всем том, что он чувствует, прямо сейчас, просто чтобы доказать что-то, но стоит ему представить выражение этого обычно спокойного лица, по которому проскользнут недоумение и угасающее разочарование, как он одергивает себя. Не сейчас. Когда-нибудь - когда-нибудь обязательно.
Лафайетт вскакивает и излишне поспешно начинает собираться:
- У меня через пять минут начнутся занятия. Я пришлю вам доработанную третью часть, - бросает он прежде, чем аккуратно затворить за собой дверь.
В тишине кабинета Вашингтон грустно улыбается себе под нос и устало трет виски. Ничего. Может, оно и к лучшему - что он явно чем-то задел Жильбера и теперь может не видеть его в такой день. День, который давно научился даже не замечать - а теперь снова приходится.
Он выбрасывает письма, не вскрывая - потому что слишком хорошо знает почерк своего студента; потому что не хочет знать, есть ли там хоть строчка, написанная этой рукой - или её нет. Он не знает, чего боится больше.
еще я хотела написать что-нибудь по СиН, но всё началось и кончилось фразой
Сегундус стоит около мерцающей, расцветшей посреди снегов розы под его окном.