за сегодня я случайно написала эээ больше шести тысяч слов
я не уверена что кто-то здесь это будет читать, но пусть будет
автор: лейтенант касатка
фандом: типа оридж
джен, типа будущее, киборг, мечтающий стать человеком, печалька
volo me esse hominemЭта история берет свое начало в зените расцвета человечества, в те времена, когда генная инженерия давно уже перестала быть чудом и стала инструментом, а на последний не измененный колос пшеницы попала модифицированная пыльца; когда споры об этичности давно уже стали единственной проблемой в вопросах регенерации или ретуши геномов будущих детей; когда уже давно последняя птица спела свою последнюю песню в последнем нетронутом уголке леса; когда человек научился всему, кроме одного - созданию новой жизни с нуля, и признал свое поражение, и стало ясно: богом человеку не быть, тогда и происходит эта история.
В сонной паутине огней мегаполиса, безжалостно ярких и одиноких, запутывается человек.
Дождь барабанит об асфальт, смазывает серый шершавый язык в блестящую под ногами слюду, цветет пузырями на лужах. Злые иглы ливня забираются под воротник толстовки, соскальзывают по спине, заставляя вернувшегося в город после многих лет отсутствия человека раздраженно ежиться.
Джесс, конечно бы мог воспользоваться системой искусственной терморегуляции, которая не сильно пострадала за эти годы, но он упрямо сжимает бескровные губы, нахохливается, как мокрый воробей, и рассеянно бредет, шаркая по лужам.
По сторонам он смотрит неохотно, только жадно цепляет взглядом названия мокрых улиц, и идет, идет, идет. Как проходящая вверх по реке рыбешка, возвращающаяся к месту своего рождения. Да и мокро почти так же.
Он идет так долго, что практически пересекает мегаполис из конца в конец, минуя границу дождя - тому не по силам умыть весь распаренный город; еще через пару сотен метров становится ощутимо теплее - сухой прогретый летним солнцем асфальт отдает тепло под чернильным покровом ночи. Воздух душно цветет запахами.
Нужная улица наконец приветливо выглядывает отворотом с широкого проспекта, и Джесс сворачивает в царство тускло горящих фонарей. Нужный дом типовой застройки глядит в пустоту замызганными окнами первого этажа, а дальше растворяется в темноте.
Третий этаж, седьмая квартира. Сенсорная панель звонка ложится под нетерпеливый палец, мигает красной полоской, считывая отпечаток, и...
...молчит.
Джесс барабанит кулаком в дверь, будто на дворе какой-нибудь лохматый двадцатый век.
Ворчание, шаги, какие-то посторонние звуки, отпираемые замки.
- Кто-
Открывший человек осекается, глядя на ночного визитера. Тот стоит, зябко приподняв плечи, юный, темноволосый и светлоглазый, глядит на него призраком прошлого.
- Ох, - только и говорит хозяин квартиры, грузно приваливаясь к дверному проему. - Вот как. Жив.
Джесс кивает, глядит немигающим взглядом:
- Вы состарились, - констатирует он очевидное. Мужчина, внешне едва лет под сорок, мрачно фыркает:
- Ну, физиология, знаешь ли, беспощадна.
Конечно, они оба преувеличивают. Медицина делает свое дело, люди живут дольше и лучше, и календарный возраст за пятьдесят - это совсем не развалина, это человек в расцвете сил, просто гораздо мудрее, чем в двадцать пять и выглядящий немного старше.
- Говорят, вы участвовали в работах по утилизации, - начинает Джесс, и мужчина осторожно кивает. - И я слышал про liliac-17.
- О.
Когда человечество, перепробовав мир на зуб, наигравшись в природу, вошло в пубертат и потребовало самовыражения, оно решило создать искусственный интеллект. Не просто машину, но разум, и подарить ему тело: человечество так долго читало о киборгах, что решило их создать.
Удивительный синтез техники и органики, доделать механикой то, чего не может пробирка; создание этичного рабства - киборг не человек, он может быть твоей игрушкой и игрушкой науки. И упрямое человечество, провозившись десятки лет, смогло.
Только вот прекрасные и совершенные люди с механическим сердцем оказались страшным напоминанием о смертности и тщетности бытия. Они не старели, они не страдали, они были прекрасны и убийственно равнодушны к жизни. А люди продолжали стареть и умирать, пусть процесс этот все замедлялся и замедлялся.
Киборги, дети интеграции компьютера и органики, оставались сереброволосыми куклами с просчитанными математически реакциями, бесконечно приближающимися к человеку, но так и не достигающими его. Они умели улыбаться, в том числе и глазами, умели имитировать личность, были прекрасными бойцами, если установить соответствующие программы и импланты, у них даже волосы и ногти росли после смерти, совсем как у человека. Но людьми они не были.
Киборги окончательно доказывали беспомощность человека: он может сколько угодно играть в господа бога, но на самом деле он лишь жалкий подражатель. И что на самом деле личность и душа – эти тонкие субстанции, в которых находили себе утешение поэты и романтики – на самом деле голая химии. Потому что сила воли - силой воли, но личность, мечты, характер - ничто перед грубой физиологией, как показал опыт двадцать первого века. Ты можешь любить человека, но если правильно послать сигнал в мозг, ты сможешь увидеть, как твои руки уничтожают его.
И когда системы начали сбоить, а отдельные модели выходить из-под контроля, правительство поставило жирную точку: консервация технологий на ближайшие пять-шесть декад, а дальше видно будет.
Всех имеющихся киборгов изъяли и уничтожили.
Или почти всех.
Джесс и Лайн – тот самый мужчина – сидят на прогретой за день крыше.
Когда-то Лайн был молод, голос его был мягче, а волосы распускались огненным цветком, но сейчас ему уже календарно далеко за пятьдесят, и в уголках его тонкого рта залегли первые горькие морщинки, и среди медно-рыжих волос серебрятся отдельные ласточки старости.
Джесс прислушивается к себе: ему... странно.
Он помнит его молодым, веселым; помнит, как тот проводил бесконечные тестирования, такой сосредоточенный и собранный, фанатик науки, который при этом смешно верил в то, что когда-нибудь в киборгах проснется настоящий разум; помнил, в каком он был ошарашенном восторге, когда обнаружил сбой в программах Джесса, и помог бежать. Как крепко пожал ему руку под покровом ночи и велел не забыть перекрасить пепельные волосы для маскировки и беречь себя, и голос у него подозрительно дрожал. Как Джесс понял в ту ночь, что ему всего-то на самом деле едва за двадцать. Тогда - понял только умом, потом, спустя годы, научился чувствовать.
Лайн позволил ему сбежать за три месяца до того, как программу законсервировали.
А теперь легенды приводят его к нему обратно.
- Ты совсем не похож на киборга, - сообщает ему Лайн, глядя в темное небо. – Знаешь, я много думал, почему ты такой.
- И?
- Помнишь, незадолго до твоего побега я выяснил, что у тебя сломалась система биомеханической репарации? Что биологическая регенерация у тебя по-прежнему на высоком уровне, сверхъестественном для человека, но контролирующие твою физиологию электрические импланты не восстанавливаются?
- Один специалист, которому я позволил исследовать меня, пришел к тому же выводу, - кивает Джесс. DG-S7, если быть точным, но он предпочитает имя. – Я попал к нему сильно пострадавшим, - морщится он и решает не уточнять, через какую мясорубку ему довелось пройти.
Лайн удовлетворенно улыбается:
- Значит, у тебя большая часть тканей теперь не имеет контроля. Перелинял как змея, да?
Джесс позволяет себе улыбнуться. Для этого ему уже давно не приходится сознательно активировать нужные участки процессора, он делает это сам.
- Говорят, проводили испытания, - начинает он. – При уничтожении киборгов.
Ученый напряженно кивает.
- И обнаружили, что экстракт водяной лилии разрушает всю механическую и компьютерную часть. Насколько это правда?
- Зачем тебе это? - напрягается Лайн.
Джесс молчит так долго, что тот решает, что ответа уже можно не ждать. Но потом киборг неохотно – совсем как человек – размыкает губы и тихо говорит:
- Я хочу быть настоящим. Настоящим человеком.
- Решил убрать те крохи механики, что остались в тебе? – Лайн устало трет лоб, и ему кажется, будто он пытается что-то объяснить ребенку. - То, что ты по-настоящему хочешь чего-то - уже делает тебя человеком.
- Просто скажи мне: это действительно так?
- Да, вещество не трогает органическую часть. Оно очень летучее, легко проникает в организм даже через кожу.
Они сидят в молчании, оба напряженно размышляют. И Джесс, вместо того, чтобы встать и уйти, после того как узнал все необходимое, вдруг просит:
- Спой мне.
Лайн тушуется. Тогда ему было двадцать и он верил во всякую чепуху. Что искусственный интеллект может стать настоящим и живым, что он может сделать то, что было не под силу ученым, просто относясь к киборгу как к живому. Он верил, и был готов на любые безумства, даже петь колыбельные, когда у исследуемого им DG-S7 случился конфликт процессора и органической части и начались проблемы со сном. Сейчас он солидный человек, давно бросивший эти глупости, да и голос у него теперь стал сердитый, прокуренный, и он точно не собирается-
- Пожалуйста. Это важно, - Джесс серьезно глядит на него из темноты, из-под надвинутого на глаза капюшона, и он за эти годы совсем не изменился. Будто только вчера вырвался из бокса.
Лайн вздыхает, тушит сигарету о крышу и откашливается.
Джесс, поджав острые колени к груди, спит на прогретой солнцем крыше.
Лайн думает о том, что тот давно уже вырвался из оков машины, и теперь нарывается на смерть за глупые идеалы. Но, конечно, Джесс так и не поймет, что не токсин способен превратить его в человека, а разные глупости, свойственные только людям. Иррациональные и дурацкие. Самые человеческие. Одну из которых он и собирается совершить, с совершенно человеческим упрямством.
Он тяжело вздыхает и снова закуривает.
Через три дня, сырым промозглым утром, часа в четыре утра, в лесу у стен города, на поляне патруль находит неподвижного человека, лежащего в траве. Его черные волосы влажно поблескивают, слегка отросшие корни серебрятся лунной белизной.
Он мертво улыбается в пустоту, крепко зажимая в ладони огромный белый цветок, слегка отливающий голубизной, будто сияющий.
В чаще над его головой поет свою тоскливую журчаще-посвистывающую песню искусственный соловей, будто последнюю колыбельную перед вечным сном человека. Глупого, глупого человека.
и это еще не все!
автор: лейтенант касатка
фандом: наруто
пейринг: саске/наруто
поиграла в игру "додай себе сам"
самая ревнивая птица на свете
«Он пропал», - говорят все.
«Скорее всего, он погиб».
«На месте битвы нашли только остатки его одежды и огромную выжженную воронку».
«Поисковая группа нашла его оружие».
Если нашли оружие, с которым Саске никогда не расставался, значит, шансов нет, понимает Наруто. И Саске, скорее всего, тоже нет.
Как и у него теперь нет цели в жизни.
Спустя неделю после получения известия Наруто окончательно готов признать, что чертов Учиха значит для него непозволительно много. Потому что сейчас Узумаки днями торчит дома, и мысль о том, чтобы выйти на улицу или отправиться на тренировку вызывает в нем отвращение и апатию – а зачем? Зачем ему тренироваться, если больше некого возвращать?
Хокаге он еще успеет стать, а пока он лучше останется дома.
Нет, обеспокоенных гостей он тоже видеть не хочет. Он вообще сейчас никого видеть не хочет.
Не хочет видеть, и не хочет верить, что этот дурак и правда погиб от чьих-то рук. Прекрасный неуязвимый Саске, да? Ему хочется крикнуть Сакуре, что та ошиблась, что никакой он не идеальный, если позволил убить себя.
Еще ему хочется заплакать, выплеснуть свою горечь и растерянность, чтобы чудовищный ком нервов ослаб в его груди, распустился цветком скорби, но слез нет, глаза у него сухие, будто песка насыпали. Сна по ночам у него теперь тоже почти нет – поверхностный, беспокойный, в котором он изнурительно бежит за неуловимой черной тенью, а та лишь ухмыляется ему вишневыми глазами, очередной раз ускользая.
Поэтому все, что теперь у него есть – темные круги под глазами от хронического недосыпа.
Конечно, со временем становится легче, так что он даже выбирается на улицу за продуктами, но в основном за раменом – никто не станет следить сейчас за тем, что он посадит себе желудок.
От сочувственных взглядов окружающих ему становится тошно, и Наруто впервые рад, что живет совсем один.
Он уже почти готов разговаривать вслух сам с собой, когда мироздание протягивает ему свою ободряющую ладонь.
Он выходит из душа с мокрой головой, зевая, и видит, как на его загаженном столе орудует незваный гость. Крупная черная птица, нахохлившись, сидит возле миски с остывшим раменом и нахально вылавливает оттуда остатки лапши и мяса. Наруто даже фыркает – выглядит это так, будто птица оказывает ему милость, снисходя до этой гадости.
- Пошла вон, - взмахивает он рукой, но черная гостья совершенно не реагирует на хозяина квартиры, лишь со стуком задевает клювом край миски. – Это моя еда, - он приближается, бестолково размахивая руками – всерьез приближаться страшновато, клюв выглядит угрожающе крупным и острым.
Птица, наконец, удостаивает его равнодушным взглядом, тяжело взмахивает крыльями с крупными черными, отливающими глубокой синевой, перьями и неуверенно взлетает. А потом приземляется на его футон и самодовольно клекочет, устраиваясь поудобнее на скомканном одеяле.
- Эй, приятель, ты совсем обнаглел, - Наруто осторожно приближается к собственному спальному месту и с оторопью глядит, как наглая птица нахохливается и прикрывает глаза, устраиваясь для сна.
Когда через пару минут Узумаки осторожно протягивает к ней руку, та моментально открывает глаза и предостерегающе издает щелкающие горловые звуки.
Проверять, что будет, если попробовать дотронуться, Наруто совершенно не хочется.
Эту ночь он спит на полу, не решаясь потеснить наглую птицу.
Наутро выясняется, что птица никуда не делась, наоборот, деловито исследует имеющиеся комнаты и раздражающе стучит клювом по краю миски, намекая, что неплохо было бы поесть.
Ворон – Наруто не уверен, что это ворон, но у него вообще плохо со знанием птиц, так что любая черная птица для него это ворон – так настойчив, что Узумаки приходится надеть майку попристойнее и выйти на улицу, купить еды.
Он приносит себе еще горячий рамен из забегаловки на углу, а для птицы, не зная, что может подойти – немного мяса и разных овощей на выбор. Расчищает стол, на котором и одному-то уже стало неудобно из-за беспорядка.
Ворон опускается на столешницу, не удостаивает овощи вниманием, а от мяса принимается радостно отщипывать небольшие куски, пока Наруто с удовольствием поглощает свой завтрак – или обед уже? – и наблюдает за птицей. Ему уже даже не хочется, чтобы та улетала – жизнь почему-то в ее присутствии кажется не такой мрачной.
Ворон быстро заканчивает с мясом и делает пару шагов в сторону налитых солнцем помидоров, разложенных на столе. По дороге лапки паршивца противно скребут когтями, но один раз он все же поскальзывается на лакированном дереве, и опрокидывает миску на Наруто.
Тот отчаянно ругается, стягивая с себя мокрые горячие шорты, к которым прилипла лапша, а затем мечется по комнате в поисках сухой одежды.
Когда он оборачивается к столу, ворон невозмутимо вспарывает алый бок томата своим острым клювом и одобрительно присвистывает.
В эту ночь Наруто засыпает гораздо быстрее, уже на своем футоне. Птица удобно устраивается на свободном куске одеяла.
Утром он снова один. Черного нахала нигде нет, и Наруто снова чувствует пустоту. Пустоту и злость на самого себя – за вчерашний день он почти не вспоминал о Саске.
Поэтому сейчас, в тишине вновь навалившегося одиночества, он принимается безжалостно ворошить свои мысли и воспоминания. Но не успевает он закопаться слишком глубоко, когда слышит шум около открытого окна.
Ворон встряхивает крыльями, счищает клювом одному ему видимую грязь с перьев, и глядит на Наруто.
- Вернулся, значит.
Узумаки приближается, уже без страха, а потом облокачивается о подоконник, глядя на пенящуюся за окном зелень листвы.
- Ты вернулся. А мой друг, - он поджимает губы, - кажется, так и не вернется никогда. Я не успел за ним придти.
Он вздыхает, потом глядит на ворона, но тот по-прежнему сидит на подоконнике, равнодушно изучая его своими блестящими круглыми глазками.
- Знаешь, - вдруг ободряется он. – Я поговорю с тобой, а то разговаривать с самим собой как-то… не очень, - он зябко поводит плечами, хотя в комнате по-летнему душно, воздух стоит ленивым зыбким маревом. – Понимаешь, есть… был у меня друг. Ну как друг, мы с ним все время ругались. И однажды он ушел из деревни, собираясь мстить. А я пообещал вернуть его, - Наруто рассеянно ерошит волосы на затылке. История неожиданно выходит исключительно незатейливой, когда он произносит ее вслух.
- И этот дурак был сильнее, - птица что-то сумбурно чирикает, - поэтому я тренировался. И еще. И еще. Если честно, - он фыркает, - я тренировался так много, как вряд ли бы стал просто так. А потом я попытался его вернуть и не смог. Он все равно оказался сильнее.
Наруто надолго замолкает.
- А потом я узнал, что он отомстил. И после этого он не вернулся, а исчез. Говорят, умер в какой-то схватке. А я теперь не знаю, что делать.
Он устало садится на пол под окном, и ворон – или дрозд? Наруто совсем не уверен – вскоре спрыгивает с подоконника и внимательно глядит на него.
- И я не знаю, что мне делать дальше. В последние годы у меня осталась только одна цель – вернуть его. Я даже не знаю зачем. Дал себе и ему дурацкое обещание, потому что у меня сердце было не на месте от всего этого, а теперь не знаю, как дальше.
Он замолкает насовсем, понурив голову, и птица делает пару шагов, а затем осторожно трется головой о его безвольные пальцы.
- Голодный что ли, - вдруг стряхивает с себя оцепенение Узумаки и фыркает. – Даже погрустить не дашь.
На следующий день, во время умиротворенного обеда, когда Наруто рассказывает птице какие-то истории про Саске и команду номер семь, и сам же смеется, в гости нерешительно заглядывает Сакура.
Наруто встречает ее в дверях, она напряженно разглядывает его, и вроде остается довольна.
- Ты стал спать, - констатирует она и устало улыбается. Она же тоже скорбит о Саске, вдруг вспоминает он.
- Проходи, - он открывает дверь шире. Он, конечно, не слишком хочет видеть людей, но ему уже легче. Но та мотает головой и поясняет, что ее ждет Цунаде. И осторожно спрашивает, может ли она зайти завтра.
Засыпает в эту ночь Наруто на удивление быстро, на всякий случай оставив окно открытым – вдруг его пернатому гостю опять захочется полетать.
Спит он тревожно – опять сны о бесконечной погоне раскаленной спиралью сворачивается в его голове. И когда становится совсем невыносимо, ему кажется, будто чьи-то руки мягко выдергивают его из тревожного сна, прижимают к себе, согревая и успокаивая. Наруто тихо улыбается и крепче прижимается к источнику тепла и спокойствия.
Наутро его постель оказывается смята, и от нее едва уловимо пахнет чем-то незнакомым. Наруто понимает, что оставил окно нараспашку, и залезть мог кто угодно. Конечно, угрозы не было – любой шиноби старше десяти лет чувствует опасность даже во сне – но все равно… неуютно как-то.
- Что же ты меня не охранял, - ворчит он на птицу, а та невозмутимо чистит перья. – Зачем я тебя кормлю тогда?
Та издает раздраженные горловые звуки, будто может понять, а потом демонстративно вылетает в окно.
Днем Харуно действительно заглядывает к нему в гости, и с удовольствием отмечает, что Наруто повеселел и стал спокойнее. Тот пожимает плечами и предлагает ей чай. И мстительно – оставшиеся для птицы помидоры, которые та неожиданно полюбила.
Они какое-то время рассеянно беседуют обо всем подряд, Сакура рассказывает о своей работе у Цунаде.
- Как ты? – вдруг спрашивает она. – Ну, - она неопределенно поводит рукой, не желая пояснять.
- Нормально, - улыбается Наруто. – Иногда у меня бывает гость. Помогает отвлечься, потому что характер у него мерзотный.
Она только вопросительно вскидывает бровь, но не спрашивает, что же за гость. Может, решает, что это Сай. Характер у него и правда не сахар.
Они сидят бок о бок в теплом молчании, и когда Наруто тяжело вздыхает, она участливо опускает ладонь ему на плечо, заглядывает в глаза своими, беспокойными, цвета морской волны. Глаза у нее и правда очень красивые – хоть это с возрастом не меняется. Другой вопрос, что теперь эти глаза он оценивает просто так, а не потому что это Сакура, за которой он так долго по привычке бегал, а потому что цвет хороший.
В конце концов, за Саске он бегает гораздо дольше.
Когда Сакура постепенно сокращает расстояние настолько, что даже Наруто понимает, что сейчас будет, раздается тревожный клекот с присвистом со стороны окна, а затем комнату наполняет тяжелый шум крыльев.
Узумаки оглядывается, но окно уже пустует, а птица с шумом приземляется ему на плечо, чувствительно вцепляясь когтями не только в майку, но и кожу. Глаза ее так блестят, будто она специально хочет сделать побольнее. Сакура отшатывается в изумлении, моментально напрягается.
Наруто шипит и глядит в обращенный к нему нахальный черный с рыжей каемкой глаз бусинкой.
- Совсем обалдел, - возмущается он. - Кормить перестану за такое.
- Наруто? - Сакура пытается привлечь его внимания. - Что это? - она кивает на пернатого гостя.
Наруто осторожно проводит костяшкой согнутого пальца по горлу сидящей на плече птицы, осторожно поглаживая по ходу перьев, и та едва заметно подается вперед.
- Это птица. Видимо, моя.
- Ты решил завести себе домашнее животное? Это хорошо, - Харуно, кажется, чувствует себя неловко из-за несостоявшегося поцелуя, но за Наруто радуется искренне - хороший знак, интерес к жизни.
- Он сам завелся. Я думаю, это мальчик - девочки такими бесцеремонными нахалками не бывают. Просто однажды я проснулся, а он воровал мою еду.
- И как ты его назвал?
Наруто натянуто улыбается.
- С этим сложно. Я зову его Птицей. Ну или «эй ты». Просто сначала я думал, что он улетит, и глупо давать ему имя, а потом, - он задумчиво трет переносицу, - так привык.
Когда Сакура вскоре уходит, он возвращается в комнату. Птица нагло сидит на столе и глядит на него в упор.
- Похоже, у меня самая ревнивая птица на свете, - фыркает Наруто, опускаясь за стол и аккуратно пододвигает Птице его обед. – Спасибо, - ухмыляется он. – Иначе бы было действительно неловко.
Пернатый нахал совершенно не реагирует на его слова, поглощенный своей едой.
- Слушай, - вдруг говорит Наруто. – А я ведь давно уже ее не люблю, - он рассеянно трет губы и глядит в окно. И думает про Саске, неожиданно даже для себя.
Когда в эту ночь из кошмаров его вытягивают теплые сильные руки, Наруто внутренне к этому готов. Он лежит тихо, выравнивая дыхание и чакру, будто спит мирным сном, и чувствует, как кто-то осторожно прижимает его к себе. Лежать так – чертовски приятно, но он не может себе позволить подобного – мало ли кто это. В голове у него проносятся самые безумные версии.
Наруто сосредотачивается, а затем резко оборачивается, хватая незнакомца за предплечья, перекатывается и прижимает его телом к постели. В темноте видно плохо, но сердце Наруто пропускает удар.
Быть не может.
- Скотина, - растерянно выдыхает он в бледное лицо. – Так ты сам все подстроил. Ты жив.
Саске ухмыляется и даже не пытается вырваться.
- Мне казалось, ты был убит горем. Где же твоя радость?
Узумаки понимает, что руки у него заняты, и потому со злости больно бодает невозмутимого Учиху лбом, чтобы выплеснуть свой гнев, и тот шипит.
- Думаешь, мы тут все сразу бросимся с тобой обниматься? – ворчит Наруто, но дикая радость уже заполняет его, накрывает тяжелой волной вместе с осознанием главного: жив.
- Ты уже бросился, - любезно уточняет Саске и демонстративно ерзает под ним.
- Ты, - почти задыхается Наруто, - да ты все такой же-
Учихе надоедает это, и он резко перекатывается, высвобождая руки, и теперь уже сам прижимает его к футону.
- Я предпочитаю быть сверху, - поясняет он, а потом наклоняется и совершенно бесцеремонно целует Наруто. Тот рефлекторно отзывается, но быстро спохватывается и больно кусает его за губу:
- Совсем сдурел что ли?
- Знаешь, я проанализировал то, что ты мне тут эти дни рассказывал, и пришел к выводу, что ты влюблен в меня как девчонка, - фыркает Саске. – Так что можешь не разыгрывать холодность и отчужденность.
Наруто зло дергается, но Саске со смешком лишь крепче прижимает его к постели.
- Когда это я тебе рассказывал подобное? – щурится Узумаки.
- О боже. Ты же не можешь быть таким дураком, - кажется, впервые теряется тот. - Ты несколько дней кормил меня помидорами.
- Ты! Это был ты, урод пернатый! – Наруто растерянно замолкает, а потом вдруг восторженно спрашивает:
- А меня так научишь?
Саске не выдерживает и смеется, уткнувшись лбом ему в плечо. Потом осторожно поднимает голову и мягко тычется носом в его скулу.
- Ты так хотел меня вернуть, что я решил согласиться, - мягко говорит он. - В конце концов, идти мне больше некуда.
- Знаешь, - Узумаки ухмыляется, копируя его мимику и интонации. – Я проанализировал то, что ты вернулся именно ко мне и тот факт, что ты помешал нам с Сакурой. И знаешь, ты тоже та еще сопливая девчонка.
Саске лениво бодает его головой в шею, а потом прикусывает мочку его уха.
Наруто сдается.
Утреннее солнце заливает комнату радостным светом, и Узумаки недовольно морщится, когда назойливый луч светит ему прямо в глаза.
Он лениво потягивается, смотрит на чересчур довольное лицо Саске и решает, что в мире должна быть справедливость.
- Вставай, - занудным голосом начинает он, а потом кусает его в плечо, и без того украшенное следами его зубов.
- Уйди, чудовище, - пренебрежительно бормочет тот и отворачивается на другой бок. – Тебе все равно еще идти за едой. В доме шаром покати.
- Я один не хочу.
- А я мертв, - отрезает Учиха. – С этим не поспоришь.
Наруто решительно идет в наступление, и вскоре оказывается прижатым к полу совершенно проснувшимся Саске.
- А еще ты недавно признал, что я сильнее, - бормочет Саске ему на ухо, ухмыляясь. Месть Учихи – страшное дело.
Наруто слишком лень шевелиться и доказывать обратное.
Когда через три часа голод становится сильнее лени и удовольствия от томного утра, Наруто все же поднимается и натягивает майку. Критически осматривает свою шею, после чего облачается в комбинезон с высоким воротом.
- Я сварюсь на этой жаре из-за тебя.
Саске пожимает плечами, складывает пару печатей и отряхивается уже птицей. Как он рассказал ночью, это все же черный дрозд, и только идиот перепутает его с вороном.
Учиха хлопает крыльями и вспархивает на плечо Наруто, тот осторожно проводит пальцами по его открытому подставленному горлу.
- Знаешь, - задумчиво говорит Узумаки, - когда все узнают, что ты живой, такое начнется. Думаю, что еще неделя скорби сначала Конохе не повредит.